И ведь Лиза оказалась права. Маша позже не раз убеждалась в том, что Эдуард полагал: бывшей жене от щедрот его тоже достается. Не может дочь не поделиться с матерью. И не дано бедствующей женщине устоять и не купить себе какую-нибудь одежку или безделушку на дармовые деньги. Но Лизе умная девушка об этом не говорила.

Маша потрясла головой и вернулась к отцу в кабинет. Он и не заметил, что она какое-то время не слушала его монолог. Эдуард уже закруглялся:

– А теперь, доченька, отправимся перекусить, там расскажешь, кого осчастливила согласием, и расстанемся, как ни жаль. Мне необходимо привыкнуть к факту, успокоиться немного, иначе я с презентацией не справлюсь. Нет, но девятнадцать лет, второй курс, и вдруг замужество. Рано. Золотые годы студенчества потеряешь. Ты у меня умница, красавица, тебе ли бояться одиночества.

– Папа, я уже достаточно взрослая, чтобы отвечать и за свои глупости.

– Какие глупости, если влюблена. Проказы, доченька, милые проказы.

«Предположим, он подробно, дрожащим от волнения голосом расспрашивал бы об оттенках моих чувств, выпытывал всякие детали про Игната, – рассуждала Маша, – и в конце встречи разрыдался: «Доченька, поздравляю, рад за тебя больше, чем за себя. И скорблю прямо из-за нищеты, в которой живу. Нечем мне тебе помочь, нечего подарить». Мне было бы лучше, чем теперь, когда денежный вопрос решен, но ему явно плевать, за кого я собралась? Нет, было бы хуже. Для откровений у меня есть мама. Для финансового обеспечения папа. Удачный дележ родительских обязанностей. Мне везет. Даже не верится, что в детстве я каждый вечер просила: «Господи, пусть родители снова будут вместе. Пусть мы будем бедные, но неразлучные».

Под тяжелым взглядом секретарши они покинули офис, двинулись в уютный дорогой ресторанчик, заказали привычную еду. Эдуард расписывал какой-то новый десерт, уговаривал Машу попробовать, и она снова думала: замечательно, что он переключается, не нудит по поводу свадьбы, не лезет с нравоучениями.

– Так кто твой избранник? – быстро спросил отец, будто собирался покончить с разговорами на новую для них обоих тему до того, как принесут салаты. – Сокурсник? Преподаватель? Или… Неужели заведующие кафедрами все еще женятся на студентках?

– Человек со стороны, – улыбнулась Маша. – Никакого отношения к медицине не имеет. Папа, он актер. Игнат Смирнов. Звучит?

Эдуард, как обычно, без задней мысли, просто потому, что знал – Елене не карьеры ради, а из любви досаждает какой-то мальчишка-артист, и она забавляется, отделываясь от него, но может в любой момент перестать отделываться, сказал:

– Не нарвись, доченька. Он предпочитает зрелых женщин. Бывают такие юноши, ищут вторую, пятую, десятую маму. Пусть проверит свои чувства к тебе.

– Вы знакомы? – удивилась Маша.

– С Игнатом Смирновым? Нет. В мою мастерскую наведываются гораздо более зрелые и знаменитые деятели искусств. Но этот артистический тип для меня не загадка.

Маша испытала облегчение. Меньше всего ей хотелось, чтобы отец разочаровал ее в женихе. А Эдуард, вероятно, решил сразу покончить со всеми возможными недоразумениями:

– Я надеюсь, ты не обидишься, если я не буду присутствовать на свадьбе в узком кругу в доме жениха? Не выношу обычных квартир и маленьких компаний, где тебя разглядывают, словно в микроскоп, и разговаривают как с глухонемым – жестами – и при этом орут в ухо. С Игнатом мы обязательно познакомимся на нейтральной территории после события. Вдруг ты еще передумаешь выходить за него, зачем отягощать ситуацию? Через пару дней я с тобой созвонюсь и приглашу вас с мамой в ресторан поужинать. Там обсудим технические детали.

– Я не обижусь, папа, – вполне искренне заверила его дочь, которая на что-то в этом роде и рассчитывала. Ей было бы неловко: господин Смирнов-старший точно не явится. И лощеный, вальяжный, наверняка облаченный в смокинг и бабочку Эдуард будет резко контрастировать со всеми. Лиза тоже умела принарядиться. Но эта неисправимая демократка решила одеться попроще, чтобы не смущать «милую уютную лахудру Оксану». – А вдруг мама заартачится, – опустила глаза Маша. – Ты же ее знаешь: «Мне надо писать, зарабатывать, по ресторанам мотаться некогда».

– Я ее знаю, – усмехнулся Эдуард, который в свою очередь рассчитывал на принципиальную установку бывшей жены не встречаться с ним, а при случайном столкновении побыстрее расставаться. Больше всего его страшило, что выбитая из колеи Лиза захочет обсудить с ним, сколько покупать выпивки и продуктов. – Значит, действуем как обычно. Я переведу на твой счет деньги, а ты убеждай маму. Ведь это твой праздник, и ты должна быть им довольна. И не экономь, там и на свадебное путешествие хватит.

– Спасибо, папа. – У Маши в горле запершило от благодарности.

Эдуард открыто и пристально взглянул на часы:

– Машенька, мне пора, я в цейтноте. Счет, пожалуйста. А ты обязательно съешь десерт.

– Да, да, удачи на презентации, пока.

Он вложил в молниеносно поданную официантом папочку купюры, чмокнул дочь в щеку и устремился к выходу. Но в дверях притормозил, обернулся и трогательно помахал рукой. Маша послала ему воздушный поцелуй. И в этот приятный миг ей неожиданно пришло в голову, что она так храбро вытрясала из отца деньги по своей вере в его задолженность ей и Лизе. Раз бросил, пусть платит. «Теперь мне этот щедрый человек ничего не должен. Расплатился, все, – подумала она. – Будет предлагать что-то на внуков, и я, как мама, стану отказываться. Какое горькое ощущение предела».

Еще три минуты она ковыряла ложкой хваленый Эдуардом десерт, потом вскочила и выбежала на улицу чуть не плача. «Дошло до утки на пятнадцатые сутки, – стучала в висках детская присказка. – Что папа имел в виду, советуя проверить чувства Игната? Он же недвусмысленно заявил: твой жених – из любителей зрелых женщин. Он счел необходимым меня предостеречь. Может, они все-таки знакомы? Какой ужас, какая грязь будет, если он не справится со своими наклонностями и увлечется мамой. Нет, она никогда не ответит взаимностью зятю, но мне-то от этого не легче. А ведь писательница и актер – души родственные, и читка недавняя подтвердила, что точки соприкосновения у них есть. Скорее я им чужая. Слишком трезвая, циничная, злая. Я быта уверена, что извращенца за версту видно. Но после анатомички… Не спрашивать же Игната: «Как ты относишься к увядающей плоти?» Стыдно. И если у него и в мыслях нет связи со зрелыми дамами, то кем я в его глазах буду?» Словом, девушка мучилась безответными вопросами, вместо того чтобы радоваться отцовским деньгам. Благодарность – хрупкая штука. Ее и безо всякого повода норовят уронить и разбить на счастье не чувствовать себя должником или должницей. А тут Эдуард сам, можно сказать, под руку подтолкнул. Воистину щедрость этого человека была беспредельной.

Эдуард Шелковников медленно шел к офисному зданию. Даже в студенчестве он не бегал после еды. Ни в какой презентации этот классный дизайнер не участвовал. Обманул – вполне допустимая самооборона против вооруженной только порывами и эгоизмом дочери. «Как просто решить Машины проблемы, – размышлял Эдуард. – Дать денег, договориться с портнихой, заплатить за тряпки. И дочка когда-нибудь своим детям со слезами расскажет, что выходила замуж в наряде, придуманном талантливым отцом. Решивши же проблемы, чувствуешь себя мужиком. Дебильная ситуация: раскошелившись – чувствуешь, потрахавшись – не чувствуешь, хоть партнерша и довольна. Что мне делать с двумя бабами, которым не нужны ни мои деньги, ни связи, ни тряпки? Даже штамп в паспорте и фамилия без надобности. Им меня подавай. А я, как выяснилось, уже не в состоянии разрываться. То есть именно разорваться пополам и могу – исчезла эластичность натуры. Кажется, совсем недавно сосуществовал и с тремя, и с четырьмя женщинами. Всего хватало – нежности, юмора, желания. Их глупость не раздражала, мелкие физические недостатки умиляли, требовательность смешила…»