было доказано ранее в другом трактате, везде, где поселилась любовь. Такие люди смогут извлечь смысл из этой канцоны, и он будет им полезен. Об этом и говорят слова: «Я о твоем благовествую друге», потому что благородство — друг всех благонамеренных людей. Философия — друг, чей истинный дом стоит в самом сокровенном месте божественного разума, — nel secrettissimo della divina Mente — «в самой тайне божественного разума».

Это и было задачей Данте, тем, что он делал всю свою сознательную жизнь.

Глава шестая. «Монархия» и изгнание

8 июня 1290 года Беатриче умерла. Напомним, что Данте в «Новой жизни» цитировал Иеремию: «Quomodo sedet sola civitas ...» — «Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал, как вдова; великий между народами ...». Далее он говорит, что написал сонет, адресовав его жителям Флоренции, «которым надлежало воздать честь». Едва ли можно предположить, что этот сонет направлен городским властям, но речь в нем о потере, которую Флоренция понесла со смертью конкретной Беатриче. Скорее мы можем предположить, что поэту казалось, будто Флоренция с потерей Беатриче утратила и мир, и справедливость. Угасание личного светоча Данте воспринимает как угасание общего света гражданской добродетели. В доказательство такой точки зрения можно вспомнить письмо, которое он написал двадцать четыре года спустя. Это было в 1314 году; к этому времени поэт пребывал в изгнании уже двенадцать лет. Папа Климент V, державший престол в Авиньоне, только что умер. Неподалеку от Авиньона кардиналы собрались на Конклав. Данте направил им послание: «Cardinalibus Italicis Dantes Alighierus de Florentia» — «Данте Алигьери, флорентиец, кардиналам Италии». Началось оно так: «Quomodo sedet sola ci vitas ...» — «Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал, как вдова; великий между народами».

В данном случае, Данте имел в виду Рим. Это он уподоблялся вдове, оставленной после удаления Апостольского престола в Авиньон. На память приходят две женщины из «Новой жизни» — конечно же, было два города, которые очень много значили для сердца и разума Данте: Рим и Флоренция. Их образы соответствуют Беатриче и Даме Окна. Дважды использованная цитата из Иеремии символизирует двойную боль, испытанную поэтом. Но запустение Флоренции после смерти Беатриче («после» не значит «вследствие») Данте воспринимал не так остро, как запустение Рима после ухода папы. Тому было три причины. Во-первых, Данте никогда не считал, что его личные дела столь же важны, как дела христианского мира. Во-вторых, Беатриче покинула дольний мир по Воле Бога, а Папа и кардиналы покинули Рим (как он говорит в этом письме) вопреки воле Божьей — «quod, male usi libertate arbitrii, eligire maluistis», — «вы предпочли использовать свободу воли во зло». В-третьих, к этому времени Данте вступил в пору зрелости и потому страдания его были осознаннее и сильнее.

Дело было не в том, где находится Апостольский престол, а в том, под чьим влиянием он находится. В Авиньоне Апостольский престол находился под контролем французского двора. Но такое положение дел противоречило всем принципам Данте. Апостольский престол не должен подчиняться никому, кроме, разве что императора, да и тому он равен по авторитету и превосходит его по чести. Становиться вассалом французского императора, по мнению Данте, означало отступничество. Папа отказался от своей функции; он повел себя так, словно его функция создана для него, а не он создан для функции. И теперь, когда Папа умер, кардиналы упорствуют во грехе. Подлинность письма ставили под сомнение, аргументируя тем, что Данте, якобы, использовал тот же прием, который уже применялся им после смерти Беатриче. Сомневаться в подлинности письма можно, но не из-за подобного аргумента. Слова Данте точно отображают положение дел, разве что более эмоционально, чем требовала ситуация. Горе молодого поэта из-за смерти его возлюбленной несопоставимо с болью, причиненной предательством, а еще менее — с болью зрелого поэта-политика от предательства его Города, здесь равнозначного всей церкви. Давайте представим грех человека, который, ради своей любви предает свою страну врагу — это уже не просто предательство, а некая его извращенная форма. Такой поступок весьма похож на результат искушения, и тогда в нем нет ничего необычного. Но мы почувствуем всю глубину ада, только если поймем, что, по мнению Данте, земной город — Флоренция, не говоря уже о Риме — был настолько же больше земной Беатриче, насколько Град Божий больше Беатриче на небесах. В глазах поэта Беатриче была пресветлым союзом земли и неба, но Папа и Император были провозглашенным союзом земли и неба для всего человечества.

Это сопоставление девушки и города важно для всей работы Данте. За одними переживаниями следуют совершенно другие. И если первые оправданы с литературной точки зрения, то вторые к литературе не имеют отношения.

Переживания конфликтуют друг с другом. Иногда это объясняют «разочарованием», но тогда пришлось бы признать, что одна группа переживаний была ненастоящей. Нет, настоящие и те, и другие, просто их кажущаяся противопоставленность вдруг становится реальной. В английской поэзии это выражено даже четче. Во-первых, в шекспировской пьесе «Троил и Крессида», а во-вторых, в «Прелюдии» Вордсворта. У Шекспира, когда Троил видит, что Крессида уступает любви Диомеда, он говорит:

Нет, я не верю. То была другая,

То Диомедова была Крессида!

О, если красота имеет сердце,

А сердце клятвы свято соблюдает,

А клятвы соблюдать нас учат боги,

И если есть во всем закон и смысл,

Так это не она. О, я безумен!

С самим собою спорить я готов.

Все двойственно, и восстает мой разум

На самого себя, неутомимо

Твердя одно: нет, это не Крессида!

В душе моей великая борьба:

Как странно неделимое двоится,

Становится и небом и землей;

Но так неуловимо их различье,

Что даже тонкой нитью Арахнеи

Нельзя его в пространстве обозначить.

(У. Шекспир. «Троил и Крессида». Акт V, сцена II. Перевод Т. Гнедич.)

Из отрывка видно, что Крессида одновременно и существует, и не существует, точно так же как в сознании Троила одновременно существуют верность и неверность Крессиды. Она и «нераздельна», как Беатриче, но в то же время и разделена: «как странно неделимое двоится». Троил готов спорить с самим собою из-за другого: он понимает, что это не может быть Крессида, но это, безусловно, она, и ему ясно, что в такое единство неправильно.

Подобный кризис описан и в «Прелюдии»,