— О себе?

— Да. Я хочу знать о вас больше. Мы все время говорим только обо мне, а я о вас почти ничего не знаю.

Макс колебался. Потом встал.

— Мне надо выпить. А вы выпьете?

— Пожалуй. — Она оглядела комнату. — Но для этого вам, наверное, придется спуститься вниз?

— Нет. У меня есть бутылка вина.

— О!

Макс открыл секретер, достал вино и стакан. Потом открыл бутылку, налил в стакан вина и протянул ей.

— Спасибо. А вы?

— У меня только один стакан. Придется пить по очереди.

Оливия сделала глоток, глядя на него поверх стакана своим ясным, прямым взглядом.

— Стало быть, вы не хотите выполнить мою просьбу?

— Просьбу?

Она вернула ему стакан.

— Рассказать о себе.

— Ах, это. — Макс сделал порядочный глоток. — Возможно.

Оливия кивнула, но не оторвала от него взгляда.

— Если это вас смущает, Макс, вам не обязательно рассказывать.

К его удивлению, ему вдруг захотелось рассказать ей о таких вещах, о которых ему хотелось бы не думать. Все те воспоминания, которыми Макс никогда ни с кем не делился.

Макс допил вино и снова наполнил стакан. Оливия молча наблюдала за ним.

Откуда Оливия знает, как к нему подобраться? Как проникнуть в его душу настолько, что Макс чувствует ее присутствие, даже когда она далеко? Как Оливия подбирала нужные слова, воздействуя на него?

— Я расскажу вам все, что вы хотите узнать. Но обычно я избегаю говорить о себе.

— Понимаю.

— О чем вы хотели спросить?

— У вас есть братья и сестры?

Были бы… если…

— Нет.

Поколебавшись, Оливия спросила:

— А о своих родителях вы мне расскажете?

— Они умерли.

— Простите, — тихо произнесла она. — А какими они были? Вы их помните?

Боже милостивый. Ответить на эти вопросы оказалось труднее, чем он думал. Макс взглянул на темную жидкость в стакане.

— Моя мать была… — Он с трудом сглотнул. — Она была очень красивой. Она умерла, когда мне было десять лет.

— О! Для мальчика в таком возрасте это, наверное, было тяжело. — Оливия накрыла ладонью его руку. — Я потеряла отца, когда мне было девять.

Макс кивнул.

— От чего она умерла?

— Я точно не знаю. — Но он знал, разве не так? — Это мой отец… Он убил ее.

Оливия побледнела и крепко сжала его руку.

— То есть… я хочу сказать… Это не было чем-то необычным или сверхъестественным. Он не застрелил ее из пистолета. Но он обращался с ней жестоко, иногда изощренно жестоко. Я наблюдал за ней с самого раннего детства. Видел, как на нее действуют его побои, сколько у нее было синяков и царапин, которых становилось все больше. Эти царапины начали гноиться и в конце концов стали причиной ее смерти. И хотя в то время я многое не понимал, теперь я это знаю.

— О, Макс. — Ее глаза наполнились слезами.

— Оливия. Не плачьте. Пожалуйста.

Она заморгала, а потом на минуту оторвала руку, чтобы вытереть глаза.

— Извините. Не обращайте внимания.

В ней было то врожденное чувство сострадания, умение поставить себя на место другого, от которого что-то в его груди было готово разорваться. Боже, Оливия никогда даже не была знакома с его матерью, а переживает за нее, как за родного человека.

Она снова накрыла своей ладонью его руку, и Макс не мог оторвать взгляда от этих тонких белых пальцев, лежащих на его слишком большой ладони, и погладил их большим пальцем.

— Мой отец никогда не любил мою мать так, как она этого заслуживала. После моего рождения она потеряла еще нескольких новорожденных, и отец обвинил в этом ее, хотя каждая потеря все больше ее подавляла. Он стал ее избегать, почти перестал бывать в нашем загородном доме. А когда приезжал… — Макс замолчал, вспомнив, как однажды спрятался в комнате матери и в ужасе наблюдал, как отец ее избивал. — Он обращался с ней грубо. А женщины… — С тихим стоном он провел свободной рукой по волосам. — Мой отец всегда афишировал свои связи, но и с этими женщинами он тоже был жесток.

Заметив, что стакан в ее руке пуст, Макс спросил:

— Хотите еще?

Оливия кивнула и протянула ему стакан.

— Что случилось с вашим отцом?

— Он умер спустя несколько лет после нее. У моего отца и его брата — моего дяди — были очень тесные, но сложные отношения. Они все время соревновались. Оба бредили всякими новыми изобретениями, скупали их и беспрестанно хвастались ими друг перед другом. Среди этих новых игрушек у них было и много общих. Если подумать, то почти все, кроме одной — титула. Мой дядя, как старший сын, был герцогом по праву наследования, и мой отец никогда ему этого не простил. Его снедала зависть и ревность. В конце концов, я думаю, что его погубили его собственные желчь и озлобленность.

— Спасибо, что рассказали мне о ваших родителях, Макс. Это объясняет…

— Объясняет что?

— Ну… Это объясняет то, почему вы такой деликатный и заботливый. Вы стали защитником женщин, потому что не смогли защитить свою мать, когда были маленьким мальчиком.

Макс нахмурился:

— Не знаю. Я никогда не был достаточно успешным защитником ни для кого. На самом деле в определенных кругах я слыву повесой и соблазнителем женщин.

— Возможно, — покачала Оливия головой, — вы в определенное время и заслужили такую репутацию, но я знакома по крайней мере с одним повесой, и вы совсем на него не похожи. Для меня вы всегда были моим защитником.

— Вы в этом уверены?

Макс отметил, что Оливия никак не прокомментировала его заявление о его репутации соблазнителя. Неужели она предугадала его намерения? Ведь Оливия, черт возьми, находится в его спальне среди ночи. Зачем она пришла, если только и ей нужно от него чего-то большего, как и ему от нее? Каковы бы ни были ее намерения, Макс не мог гарантировать, что не начнет ее соблазнять прямо сейчас.

Ее рука сжала его пальцы.

— Каждое сказанное вами слово было либо поддержкой, либо ободрением. Признаюсь, что я знаю мало мужчин, но, судя по тому, чему я была свидетелем во время моего краткого пребывания в Лондоне, таких, как вы, очень мало. Мужчины оценивали мою внешность и на основе такой оценки либо отвергали меня, либо начинали расточать комплименты. Им было все равно, какие слова вылетали из моих уст, лишь бы они были приличными.

Макс хихикнул:

— Про меня когда-то можно было бы сказать то же самое. Но не сейчас… и если дело касается вас.