Жюль Давидофф дал мне учебник, в котором имелись данные о последних открытиях в области цвета. Конечно, Исаак Ньютон, открывший в 1671 году факт, что белый свет, проходящий сквозь призму, распадается на семь цветов видимого электромагнитного спектра, сделал неоценимый вклад в эту науку. Но Жюль считает, что в этой области знания все еще есть пробелы. Если бы Ньютон размахивал призмой не в своей лаборатории в Тринити-колледже в Кембридже, а посреди тропических лесов в Папуа – Новой Гвинее, и если бы он вырос не в деревне графства Линкольншир, а в племени охотников-собирателей беринмо, тогда современная физика могла бы выглядеть иначе.

Вернемся к греческому философу Евбулиду и его непостижимому парадоксу куч. Как вы помните, прибавление одной песчинки не превращает песок в кучу.

Но все мы знаем разницу между грудой, горсткой и щепоткой. И, если поразмыслить логически, куча песка – это иллюзия. Непостижимая философская загадка.

Теперь применим парадокс куч к цветам. Предположим, мы расположили 10 тысяч образцов цвета в линию от ярко-красного (образец № 1) на одном конце до ярко-оранжевого (образец № 10 000) на другом. Между любыми двумя соседними образцами нет заметной разницы. Другими словами, изменение оттенка между любым образцом и его ближайшим соседом не превышает порог различения, необходимый для обнаружения разницы. Поэтому каждый образец выглядит точно так же, как и тот, который находится непосредственно рядом с ним.

В этом случае мы можем построить следующую логическую цепочку:

1. Образец № 1 красный.

2. Если образец № 1 красный, то и образец № 2 красный.

3. Если образец № 2 красный, то и образец № 3 красный.

И так вплоть до образца № 10 000. Но очевидно, что образец № 10 000 не красный. Он оранжевый.

Жюль вместе с коллегой Деби Роберсон доказал с помощью ряда гениальных экспериментов, что в некоторых культурах возникают определенные цветовые аномалии. Носители языка беринмо, например, наслаждаются несколько укороченной версией радужной дуги, поскольку могут описать только пять цветов. В то время как в английском языке, благодаря Ньютону, мы имеем слова для обозначения семи цветов. Язык беринмо не содержит отдельных слов для терминов «синий» и «зеленый», а объединяет их вместе, чтобы сформировать одну высшую категорию nol (подробнее об обозначении цветов в этих двух языках я пишу в Приложении IV).

Существуют и другие культуры с аналогичными системами цветового обозначения[62]. И, как утверждает Жюль, эти аномалии заслуживают внимания. Это может показаться неважным, но исследователь считает, что отсутствие слов для описания цветов в языке беринмо влияет на то, как они видят этот мир.

Рассмотрим, например, набор из 12 зеленых квадратов, расположенных по кругу. 11 квадратов идентичны. Но один отличается от остальных на один или два оттенка цветовой модели Pantone[63]. Как вы думаете, могли бы вы выбрать тот квадрат, который отличается от остальных? Большинство людей не смогли бы. И такая задача многих свела бы с ума. Тем не менее носители языка беринмо справляются с ней без особых трудностей.

Если бы я удалил этот еле отличающийся зеленый квадрат из набора и заменил его ярко-синим, тогда это упражнение стало бы легче. Если, конечно, вы не являетесь носителем языка беринмо: в таком случае вы обнаружите, что оно гораздо сложнее, – примерно настолько, насколько предыдущая задача была сложной для нас.

Причина этого, утверждает Жюль, не в физиологии, а в языке. Мозги как носителей беринмо, так и носителей английского языка оснащены одним и тем же нейронным оборудованием восприятия и в равной степени способны «видеть» цвета, но их показания расходятся, когда дело доходит до того, какой из этих цветов они замечают. Чтобы заметить что-то, нужно, чтобы это что-то как-то выделялось на фоне всего остального. Но тогда нам нужно описать эту разницу, и именно эту функцию выполняет язык.

– Ярлыки, которые мы вешаем на явления, чертят линии, – рассказал мне Жюль. Он предполагает, что мозг носителя беринмо быстро выделяет отличающийся от других оттенок зеленого, потому что в языке племени много слов, обозначающих разные виды зелени. Но в языке беринмо нет слова для описания синего, поэтому задача отличить синий от зеленого заводит представителей этого племени в тупик. В то же время люди, говорящие на английском, не умеют различать идентичные оттенки зеленого, но могут отделить синее от зеленого.

Представьте, что вы работаете с классом из 30 учеников, которые во многом похожи друг на друга. Но затем учитель указывает на одного из них и шепчет вам на ухо: «Это Кристофер». В следующий раз, когда вы столкнетесь с классом, вы будете следить за Кристофером. И, как по волшебству, вы сможете его легко идентифицировать. Точно так же представьте, что в то же время, когда учитель указывает вам на Кристофера, другой учитель отводит меня в сторону и указывает на Робина. В следующий раз, когда я встречу класс, Робин бросится мне в глаза, как Кристофер бросится вам. И точно так же, как вы «не заметите» Робина, я «не замечу» Кристофера.

Изменилось ли что-то в окружающем нас пространстве? Нет. Робин и Кристофер по-прежнему не выделяются из толпы. Но изменилась лексическая среда, и теперь мы можем выделить из толпы Робина и Кристофера.

Возьмем другой пример. Красногрудая малиновка, которую еще называют зарянкой, на самом деле обладает оранжевой грудью. Почему же тогда эта птица носит такое название? Ответ, опять же, можно найти в языке. Термин «оранжевый» происходит от слова nārańga из санскрита, и это слово также обозначает апельсин. Это слово впоследствии перешло в арабский и персидский языки, превратившись в nāranj и nārang соответственно, и вошло в поздний среднеанглийский язык в XIV веке через старофранцузский термин pomme d’orenge, которым обозначали апельсин. Однако намного позже, в 1512 году, слово orange впервые появилось в английской лексике как официально признанное название цвета. Раньше вместо него использовали слово geoluhread, которое можно перевести дословно как «желто-красный».