Гейгер предположил, что преобладание черного и относительное преобладание красного и желтого в текстах связано с тем, что чаще всего древние люди наблюдали за наступлением ночи, восходом и заходом солнца[67].

Вот что Гейгер писал о индуистских ведах: «Эти песни, состоящие из более чем 10 тысяч строк, полны описаний небес. Едва ли какая-либо тема упоминается чаще. Солнце и игра краснеющей зари, день и ночь, облака и молнии, воздух и эфир – все это снова и снова описывают нам. Но есть одна вещь, которую никто никогда не узнает из этих древних песен: то, что небо голубое».

Данные, полученные из нейробиологии, подтверждают эту теорию. Исследования показывают, например, что порядок появления в языках слов, обозначающих цвет, связан со способностью зрительной коры мозга реагировать на частоту цвета: чем сильнее мозг реагирует на цвет, тем раньше он появляется в языке.

Можно ли назвать тогда совпадением то, что во многих культурах используют черный, красный и желтый для предупреждения об опасности – цвета, которые использует природа, чтобы обозначить опасных существ? А синий цвет, который сравнительно редко встречается в природе, вызывает у человека противоположные чувства и физиологические реакции, нежели красный?[68]

Вовсе нет. Предупреждающая окраска – противоположность маскировки, и она должна показать другим существам, что оса или коралловая змея опасны, их стоит избегать. Потенциальные хищники связывают присутствие «безусловного» стимула (предупреждающая окраска) с «условным» стимулом (укусом или ядом) и таким образом учатся избегать угрозы. При последующих столкновениях яркая окраска заставит хищника отступить: чем тяжелее и болезненнее урок, тем дольше он остается в памяти.

Сколько цветовых категорий (и любых других категорий) нужно человеку?

Биография синего малоизвестна. Как обнаружили Гладстон и Гейгер, этот цвет моложе, чем кажется. Ни у древних греков, ни у древних израильтян не было слова для этого цвета, как и у представителей скандинавских и индокитайских культур. Синий цвет был им не нужен. Точно так же, как британцам не требовался оранжевый до начала XVI века. Да, небо было голубым. Но оно не представляло опасности, его нельзя было съесть, из него нельзя было извлечь выгоду – оно просто было. К тому же было ли небо на самом деле голубым?[69]

Но древние египтяне отличались от других народов: у них был термин для обозначения синего цвета по веским причинам. Было кое-что особенное в культуре Древнего царства (2686–2181 до н. э.). Египтяне нашли драгоценный камень лазурит и использовали его для украшения гробниц древних монархов и глаз Клеопатры. Но потом они обнаружили, что использование камня изысканного небесного оттенка обходится им слишком дорого, и они начали искать альтернативу.

Нагрев известь, песок и медь и получив силикат кальция и меди, они создали порошок цвета неба и моря, порошок, которому суждено было стать первым в мире синтетическим пигментом. Пигмент использовали при росписи и украшении гробниц, а также при производстве гончарных изделий, текстиля и ювелирных изделий. Позднее синий порошок проник в Месопотамию и Грецию, а затем – в самые отдаленные уголки Римской империи. Как и название его роскошного и востребованного оттенка.

Язык – своего рода галлюциноген, который заставляет нас увидеть не только то, чего нет (помните разбитое стекло автомобиля в одном из экспериментов ученых?), но и заставляет раскрыть глаза на то, что уже существует.

В 2018 году, казалось бы, безобидный опрос в Twitter невольно вызвал дискуссию, в результате которой интернет разделился на два лагеря. Звучал он так: «Какого цвета теннисные мячи?»

Пользователи называли разные цвета и оттенки: желтый, зеленый, салатовый, зеленовато-желтый, светло-желтый и флуоресцентный желтый были одними из множества вариантов. Положить конец спору мог бы, возможно, величайший теннисист в истории Роджер Федерер.

– Привет, Роджер! – прозвучал голос в толпе, когда двадцатикратный победитель турниров Большого шлема приветствовал болельщиков в Чикаго. – Теннисные мячи зеленые или желтые?

Не моргнув глазом, Федерер выдал, словно отбив мяч, то, что, по его мнению, было очевидным.

– Желтые! – ответил он с улыбкой.

Но ответ Федерера не остановил спор, а лишь усилил накал страстей. Все мы знаем, как выглядит желтый цвет. И все мы знаем, как выглядит зеленый. Но можем ли мы обозначить область на спектре, где один цвет переходит в другой, где эти желтые песчинки превращаются в кучу зеленого? Думаю, очевидно, что не можем. А если и сможем, то завтра эта область изменит свои границы.

Мы не можем провести эту черту, потому что у нас никогда не было необходимости в ней[70]. В противном случае у нас был бы готовый ответ на вопрос о цвете мяча для тенниса.