– Матвеевич, – буркнул староста.

– Ага, от так і пиши. Готово? Далі. Обязуюсь сотрудничать на добровольной основе с партизанским отрядом «Победа» и оказывать им… Ну куди ти лізеш? Бачіш же, не поміститься тут, перенось на другий рядок!

Мешать составлению столь важного документа я не стал. Думаю, подпольщик и без меня расскажет, что писать и что с распиской будет, если староста вздумает ерепениться. Конечно, я мог бы заверить, что потом с таким замечательным документом и свидетельствами партизан Леонид Матвеевич не отправится на восток валить лес для страны, но это уже было бы лишним. Мне оставалось только сесть в уголке, кивнув Еноту – мол, все правильно делаешь, – и дождаться конца процедуры.

Так что, хоть и без особого энтузиазма, но довольно быстро Грачев соорудил нужную бумагу.

Пока мой зам по связям с партийным руководством прятал расписку, я решил отвлечь старосту, который полными печали глазами смотрел на простой, казалось бы, тетрадный листик.

– Ты, Матвеич, не сильно переживай. Отвлекись лучше. Давай, быстренько организуй людям помыться, поесть и ночлег. Шевелись, ночь уже скоро!

– Так там это… немцы же… – попробовал включить дурака староста. Ну, это у крестьян даже без участия головного мозга делается, наверное. Чуть что, сразу начинают плакаться и рассказывать, что нет ничего и сами последний хрен без соли доедают. А у самих и зерно прикопано, и сало на секретном ледничке.

– Я тебя про немцев спрашивал? – И, дождавшись, когда Грачев отрицательно мотнет бородой, добавил: – Значит, встал – и мухой исполнять!

– А то, може, тобі помогти? – участливо спросил Енот старосту, когда тот лихорадочно ловил рукой потерявшийся куда-то рукав ватника.

Не сказав ни слова, Грачев выскочил на улицу, так до конца и не одевшись.

– Думаешь, не сдаст теперь? – спросил я, глядя на захлопнувшуюся от сквозняка дверь.

– А кто его знает? – ответил Енот. – Говно человек, конечно, надежды мало. Но других нет, поработаем и с таким.

Размышления о трудности работы с населением временно оккупированных областей СССР прервал Ильяз. Грубо прервал, никакой субординации. Ворвался в хату и с порога заявил:

– Бойдем, Бедр Николаевич, мы там с быковым дезертира боймали!

Пока я, переводя с ильязовского на русский, силился понять, кто такой Пыков, татарин даже пританцовывал от возбуждения. Не знает, что дезертиров этих – как блох на бобике, чуть не в каждой деревне найти можно. Кто сам деру дал, кто отбился, выходя из окружения, кого из плена вытащили. И все числятся самовольно оставившими часть. Ладно, пойдем посмотрим.

По дороге выяснилось, что заслуга в поимке все же больше разведчика. Это он приметил, как сердобольная мамаша, переживая, чтобы сыночка не замерз и не голодал в сарае, втихаря потащила ему теплой одежки и еды. Это она, конечно, думала, что ее никто не видит. Ну, Андрей это дело пресек: вдвоем с Ахметшиным они парня подхватили под белы руки и притащили ко мне.

Дезертир, парень лет двадцати, украшенный торчащим из одежды и волос сеном, и в самом деле был местным жителем, Борисом Довженко. Боец какого-то там стрелкового полка. Вместе с мамкой божился и клялся, что попал в окружение, а теперь просто зашел домой отдохнуть пару дней, а вот прямо завтра с утра планировал выйти в путь и пробираться к своим, чтобы продолжить воинскую службу.

– Ой бреше! – издевательски протянул Енот, стоящий у меня за спиной. – Где воевал?

Довженко покраснел, стрельнул глазами в сторону голосящей матери. Все ясно. Сразу свалил к родителям на печке лежать.

– Ага, кто бы сомневался, – согласился я. – Быков, присмотри за нашим новым бойцом. Раз собрался продолжать службу, то мы ему обеспечим такую возможность. Следите только, чтобы не заблудился нигде, а то от радости пойдет куда-нибудь.

* * *

За лошадку я, собственно, и переживать перестал. Как объяснил мне Енот, просто происходит передача советской властью животного из одних рук в другие. Лошадь, да и ее приданое тоже, принадлежали государству, а леснику даны в пользование. Да и немцы один хрен реквизировали бы коняшку, не на острове ведь живет Егор Семенович. А уж фашистам по барабану, кто на чем дрова возить будет. В лучшем случае напишут расписку из серии «Дана русской свинье, что у нее забрали свинью». А так хоть партизанскому отряду послужит.

Попрощавшись с хмурым лесником, вышли сразу на рассвете. Новый член нашего отряда кроме своей трехлинейки, тщательно припрятанной в дальнем углу сарая, на радостях нагрузился, как вьючная лошадь. Вполне добровольно, как заверил меня ухмыляющийся Ильяз. Воспитывает!

Майор еще не успел выслать вперед боевое охранение, как сзади послышался крик:

– Подождите! А я?!

И почему я не удивлен? Обладательница самого большого в мире шила в заднице, Прасковья Егоровна, мчалась за нами крупной рысью. Где она нашла ватные штаны и рюкзак марки «мечта оккупанта»?

– От же бісова дівчина, – ругнулся Махно, останавливая коня лесника, которого, получается, дважды ограбили. Сначала лошадку с санями забрали, а затем и дочку.

Слегка запыхавшись, раскрасневшаяся Параска подбежала к нам.

– Что непонятного было в словах «ты остаешься здесь»? – спросил я ее самым суровым командирским голосом, какой только смог изобразить.

– То, Петр Николаевич, ой, товарищ командир, что раз я сказала, что пойду с вами, то так и будет! – нагло ответило мне это чудо. – Мне даже папка с мамкой против ни слова не сказали! Знали, что я все равно по-своему сделаю!

– Лучше бы они тебя замуж выдали. Или по заднице надавали, чтобы головой думала, – буркнул я.

– Била мене мати березовим прутом, щоби не стояла з молодим рекрутом, – улыбаясь, бодро запела Параска. Вот ведь знает, как найти подход к командованию!

– Отставить песни! – гаркнул я. – В обоз! Стирать и картошку чистить! До конца войны!

– Вот видите, получилось, как я говорила! – ни капли не смутившись, заявила девчонка. – А стиркой меня не напугаете! Ой, ладно, я к Анне Матвеевне пойду. – Вдруг ее задор куда-то испарился, и через пару секунд она уже укладывала свой рюкзак на сани.

Я развернулся и чуть не засмеялся в голос: товарищ Енот так и стоял со зверским выражением лица и поднятым кулаком.

– Ну хоть кого-то эта ходячая катастрофа слушает, – улыбнулся я. – Если что, буду знать, кого позвать, чтобы утихомирить ее.

Шли не спеша. И люди уставали быстро, и лошадку надо пожалеть. Так что шагай, пока ноги переступают. Вокруг тишина, только топот ног по дороге, фырканье коня, да временами кто-нибудь закашляется.

Не заметил, как перестал наблюдать за окружающим. Вот так и на марше: идут