Она помедлила, колеблясь, говорить или нет.

– Мы узнали, что он… убил свою сестру. Это правда?

Мать разрыдалась. Отец бросил на Ирен мрачный взгляд.

– Это старая история. Ему тогда было шестнадцать. А с чего вы решили, что это имеет отношение к делу?

Циглер бросила быстрый взгляд на плачущую мать и снова повернулась к отцу.

– Вы знали, что ваш сын был дилером?

– Кем?

– Он торговал наркотиками…

И тут на лице отца впервые отразилось страдание.

– Мы с ним почти не общались. Он с нами не разговаривал, никогда не звонил, а на наши звонки не отвечал. Мы почти год не виделись. А перед этим он стал грубить, вел себя вызывающе и агрессивно. И со мной, и с матерью. Он нас ненавидел. Что касается вашего вопроса, то да, я знал, что он принимает наркотики. А насчет торговли – не знал… Конечно, это наша вина. Мы живем в обществе, где люди все меньше и меньше чувствуют ответственность и всегда сваливают вину на других… И Тимотэ был таким: он не отвечал ни за что, даже за собственные промахи.

– То есть у вас тоже нет никаких предположений, кто мог это сделать? – спросила Циглер, пропустив мимо ушей его речь.

Она, наоборот, считала, что многие представители старшего поколения слишком держатся за свои кресла, за свою ренту и привилегии в ущерб новым поколениям.

Мать отрицательно покачала головой, а отец стиснул зубы:

– Я ведь только что сказал, – произнес гинеколог голосом, режущим, как лезвие ножа, когда оно входит в масло.

– Благодарю. Мы свяжемся с вами, если возникнут еще вопросы.

– А его собака, – осведомился Марсьяль Хозье, – как с ней поступили?

Ирен Циглер вскинула голову.

– Собака? Какая собака?

– У Тимотэ был бойцовый пес… Черный ротвейлер… Думаю, пес был единственным, кого он действительно любил.

Циглер пристально на него взглянула.

– Мы не нашли никакой собаки.

21.30. Наступала ночь, и склонами гор завладела тьма. Она растеклась среди пихт и домов, а долину уже давно накрыла горная тень. Как и каждый вечер, уменьшенная модель человечества, населявшая долину, возобновила войну с сумраком, и внизу загорелись тысячи огоньков, похожих на рождественские гирлянды. То был ежедневный вызов, брошенный сказочным вершинам, темным лесам, звездному небу – всей природе, которая существовала здесь задолго до заселения долины.

Марсьялю Хозье не было до леса никакого дела. Он любил город. Его шум, его грязь, сигналы клаксонов. И его бесчисленные возможности. Он отпер дверь шале, которым они с женой владели здесь, в высокой части города, в самом изысканном квартале Эгвива, где над крышами красивых, стоящих вдали друг от друга домов возвышались деревья.

Он был очень сердит. Расследование поручили женщине.

Хуже того, женщине слишком молодой, да еще с пирсингом в носу и татуировкой на шее. Черт побери, куда катится мир? А тот второй тип, что держался рядом с ней и не сказал ни слова… Еще один, кого женщины лишили мужественности. Мерзость эпохи. Вот он сам – гинеколог. Но скоро мужчины вообще не смогут заниматься этой профессией. Женщин он ненавидел. Вот уже тридцать лет он раздвигал им бедра и с самого начала их ненавидел и презирал.

Он открыл дверь. За спиной раздавались всхлипы жены.

– Ты можешь помолчать хоть минуту? – бросил он.

Марсьяль Хозье был очень зол. А еще он боялся. Боялся, потому что эта шлюшка сказала: Тимотэ страдал перед смертью. Он понимал, что это значит: так или иначе, а его сына мучили. Едва он об этом подумал, как все тело покрылось мурашками. Кто его мучил? Зачем? Неужели это имеет отношение к тому, другому делу? Он щелкнул выключателем у двери, но свет не зажегся. Что ты будешь делать… Нет электричества. Счетчик в очередной раз выключился.

Он обернулся, прислушался к раскатам грома, которые доносились с быстро мрачневшего неба. Верхушки деревьев качались от ветра. Воздух наполнился ожиданием, как бывает перед раскатом грома. «Наверное, это из-за грозы», – подумал он.

– Марсьяль, чего ты ждешь?

– Электричества, оно отключено.

Он вошел в просторный вестибюль первого этажа. Справа, – должно быть, из гостиной, – сочился слабый сероватый свет. Он проникал сквозь шторы, и его хватало, чтобы различить в темноте очертания мебели. Он двинулся в этом направлении и почти ощупью пробрался в гостиную. И тут же вздрогнул так сильно, что даже икнул.

Там, в полумраке, что-то было, и это «что-то» ярко сияло в темноте. Светящиеся буквы:

Марсьяль застыл на месте, вытаращив глаза, и страх хлестнул его так, словно он получил увесистый апперкот. Открыв рот, он часто задышал. Ему не хватало воздуха. Оглядев комнату, он подошел к светящейся надписи. Казалось, она плыла в воздухе в нескольких сантиметрах от пола. Да еще и двигалась. Да, точно: надпись шевелилась, она явно не была нанесена на ровную поверхность и то поднималась, то опускалась в очень быстром ритме.

– О боже… – раздался у него за спиной голос жены.

– Заткнись…

Грудь тисками сдавил страх, но он все же сделал шаг… еще шаг… К буквам. Они трепетали. Как живые… Теперь он разглядел, что они начертаны грубо, кое-как. Их явно наносили специальной краской, и она немного растеклась. Он не мог только понять, на что же ее нанесли. Тьма вокруг него сгущалась, и он уже думал, не повернуть ли назад. Не дезертировать ли… Или все-таки скрепя сердце… Он должен был узнать…

– Давай уйдем отсюда, – умоляла из-за спины Адель. – Давай вызовем полицию.

– Замолчи!

Что же это такое? Что же это все-таки такое? Ему вдруг захотелось помочиться. Ему все время хочется… Проклятая простата… Он присел на корточки и различил на ковре гостиной что-то продолговатое и черное. Оно было живое. И оно умирало… Марсьяль вдохнул его запах. Резкий мускусный запах смертельно напуганной собаки. Ригл. Ротвейлер его сына. Он вздрогнул и отшатнулся от страха, когда провел рукой по густой мягкой шерсти возле мощной холки. Пальцы его окунулись в какую-то липкую жидкость, и это была не краска.

– Ох, да мать же твою!.. – вскрикнул он, отскочив назад и с размаху плюхнувшись на ковер.

Сердце колотилось, зашкаливая за сто ударов в минуту, а грудь ходила ходуном почти в том же ритме, что и у собаки. Он сидел в темноте и прислушивался к тяжелому, сиплому дыханию пса. Зловонный запах из собачьей пасти быстро распространялся по нагретому за день воздуху и бил ему в ноздри.

– Что же это творится? – простонал у него за спиной тонкий голос Амели. – Марсьяль, что все это значит?

Он встал на ноги и снова вгляделся в темноту. Ему показалось, что катящийся по спине пот вдруг стал ледяным, а сердце уже пробило туннель в груди.