Сервас огляделся кругом, чтобы удостовериться, что никто их не слышит. Убранство ресторана «Отель у вершин» было выдержано в стиле горного приюта: выступающие потолочные балки, камин, головы пиренейских серн и оленей на стенах, обшитых светлым деревом.

– Телятина и ризотто с шампиньонами для кого?

Сервас с удивлением взглянул на того, кто это сказал: мальчишке было не больше тринадцати. В этих местах детский труд был запрещен, и он подумал, что мальчик просто помогает родителям после школы, и обслуживать клиентов для него что-то вроде забавы.

– Это для меня, – сказал Сервас. – Тебя как зовут?

– Матис.

– Сколько же тебе лет, Матис?

– Двенадцать.

– Отель принадлежит твоим родителям?

Мальчик был смуглый, с длинной прядью курчавых волос, спадавшей на лоб. Он кивнул, прямо, без всякого смущения взглянул на Серваса и поставил перед Циглер тарелку с хеком по-бордоски.

– Приятного аппетита, – сказал он.

– Спасибо.

Но мальчик не ушел, а остался стоять возле их столика, молча и очень внимательно их разглядывая.

– Ты хочешь что-то спросить, Матис? – с улыбкой спросила Ирен.

Тот энергично кивнул.

– Это вы – те полицейские, что приехали из-за убийств?

– А где ты об этом услышал?

– В коллеже.

– Такие истории – не для ребят твоего возраста.

– Я уже видел убийства по телевизору…

– Знаешь, здесь тебе не телевизор.

– Так это вы или нет?

– Мы, – ответила Циглер. – А теперь ступай-ка к родителям. Разве тебе спать не пора?

– Я поздно ложусь, – бросил он, уходя.

Ирен и Сервас с улыбкой переглянулись и склонились над тарелками. Оба сильно проголодались. Несмотря на поздний час, их согласились обслужить. С первого же куска им стало ясно почему, а Ирен даже назвала марку замороженных продуктов.

– Но почему именно сейчас, и почему Хозье? – спросила она, когда мальчик ушел. – Он тоже здесь жил. Если убийства как-то связаны, зачем было так долго ждать?

– Не знаю. Ясно одно: Хозье промышлял наркодилерством, отличался склонностью к паранойе и был очень осторожен. Я думаю, убийца должен был дождаться, пока он ослабит бдительность… А на это требовалось время.

– За два часа до смерти он оказался в лесу один.

– Вот именно.

Циглер выпрямилась.

– Думаешь, приманкой служил брат Циприан?

Сервас пожал плечами.

– Не знаю.

– А взрыв?

– Очевидно, кого-то хотели поймать в западню, сделать так, чтобы этот кто-то, а может, и эти кто-то не смогли покинуть долину.

– Ты хочешь сказать, что некто в долине смог узнать, за что убили Хозье, и мог увидеть, кто его убил, а потому очень испугался.

– А что, ведь похоже на то?..

Ирен кивнула:

– Да.

– Или же…

– Или что?

– Или же этот некто сначала заманил его сюда, чтобы потом поймать в западню…

Циглер вдруг насторожилась.

– А каким образом он его заманил в долину?

Сервас задумался. Кажется, он угадал схему, нащупал план. Все было еще зыбко, нечетко, неощутимо, но контуры уже начали медленно проступать у него в голове, как сквозь туман.

– Кто сегодня приехал в долину и оказался в западне вместе с нами? Кто появился здесь перед самым взрывом? – сказал он.

И увидел, как в глазах Циглер зажегся огонек.

– Родители.

– Ты отдаешь себе отчет, что это означает? – сказала Ирен скептически. – Он что, убил Тимотэ Хозье только для того, чтобы заманить в долину родителей?

– Необязательно. Он мог держать под наблюдением и сына, и родителей.

– Значит, надо искать между ними иные связи, кроме родственных?

– Прежде всего надо искать связь, которая существует между Тимотэ Хозье и Камелем Эсани, и связь между родителями Хозье и Эсани.

– Связь первых двоих просто бросается в глаза.

– Наркотики… Но ты не хуже меня знаешь, что всегда надо идти дальше внешних видимостей. Эти видимости порой могут скрывать более глубокие истины.

С минуту они молча сидели над опустевшими тарелками.

– Ну, что, будем заказывать десерт? – сказал он. – Или кофе?

– Нет, сегодня ночью я хочу выспаться.

Сервас подумал об аббатстве, о жесткой постели и холодных простынях, которые дожидались его, и о пении монахов в 4 утра, и у него свело желудок. Он посмотрел на Циглер.

– Ты не особенно была разговорчива в машине, когда я тебя спросил, как дела.

Она подняла глаза.

– Может быть, потому, что дела совсем не очень…

– Не хочешь рассказать мне, в чем дело?

Она помедлила.

– Все очень сложно.

– Я понимаю. Ты вовсе не обязана…

– Дело в Жужке, – перебила она.

Он ждал продолжения.

– Она больна, – сказала Ирен, словно с трудом подбирая слова. – Болезнь серьезная… Это называется амиотрофический латеральный склероз. Название такое же жестокое, как и симптомы.

«Есть и еще одно название, – подумал он. – Болезнь Шарко». И по спине пробежала дрожь.

– Поначалу это казалось ерундой… Небольшое неудобство: слабость в правой руке и короткие судороги, которые быстро проходили… Это списали на проблемы с нервным каналом запястья или на нехватку магния. Ей становилось то лучше, то хуже…

Ирен глубоко вздохнула.

– А потом стала слабеть и левая рука… За ней другие мышцы. Однажды утром она проснулась и почувствовала, что ей трудно глотать. Ей становилось все хуже: прогрессивный паралич языка, проблемы с речью, с дыханием и координацией при ходьбе… Ей стало все труднее и труднее удерживать в руках предметы…

Она, не отрываясь, смотрела в свою тарелку, потом подняла глаза. Сервас увидел, как они затуманились и какая нестерпимая мука в них светилась.

– Конечно, на этой стадии мы поняли, что будет дальше… Эта проклятая мерзкая болячка в пятидесяти процентах случаев приводит к смерти через три года. Причин не знает никто. И понимаешь, от этой мерзости даже лечения не существует. Это в двадцать первом веке! Мы наблюдаем за далекими галактиками, тратим сотни миллиардов долларов на киноиндустрию, на спорт, а от какой-то гребаной болячки до сих пор нет лечения? Ну какой идиот сказал, что в природе все прекрасно устроено?