– Ты рисуешь иконы?

– Да… То есть нет… – отчего-то засмущался Миша. – Я вообще-то реставратор. Предложили поработать здесь, я согласился. Хорошая практика. Летом, если бог даст, закончим роспись храма.

– Платят хорошо? – осведомился Яшка.

– Почти ничего, – сознался Миша. – Но дают еду… и вот эту комнату. Мне хватает. Я из Серпухова, там совсем никакой работы нет.

– А родня что же – не кормит?

– Я из детдома.

– Эх ты, раб божий… Шел бы лучше на Арбат портреты мазюкать. – С утра вселившийся в Яшку дух противоречия разошелся вовсю. – Или «новым русским» потолки под Репина расписывать. Если хочешь, пристрою, знакомые есть.

– Спасибо, не нужно, – тихо, но с достоинством отозвался Миша. – Мне нравится здесь. Я люблю свою работу… Чаю хотите?

Мы отказались, но Миша, не обратив на это внимания, поставил на печку алюминиевый чайник. На клеенке появилась растерзанная пачка сахара, пакет с сухарями, банка с медом.

– Достань, пожалуйста, кружки, – попросил Миша Беса. Тот покосился на меня, пожал плечами, но без возражений снял с деревянной полки глиняные кружки. Одна из них была с отбитой ручкой, и Миша придвинул ее к себе.

– Так что случилось с Вандой? – смущенно спросил он. – Она вправду пропала?

Я кивнула. Как можно короче изложила происшедшее за последние полторы недели.

– Мы даже не знали, что она здесь бывает. Скажи – давно вы познакомились?

Миша наморщил лоб, вспоминая.

– Осенью… Нет. Еще летом. На яблочный Спас. Я увидел ее в храме…

…Стояли последние дни августа, сухие и теплые. Вечернее солнце путалось в редеющей листве парка, пятнами ложилось на дорожки. У стен монастыря пламенели клены, возле входа в храм на круглой клумбе пышно цвели астры и георгины. Шла служба, и голос отца Фотия гремел под куполом церкви:

– Святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй на-а-ас…

Внутри пахло ладаном, свечами и яблоками. Привычно перекрестившись, Миша вошел внутрь, огляделся. Ему нужен был Сергей, но тот сегодня прислуживал на клиросе, и надо было ждать конца литургии, который, впрочем, был уже близок. Чтобы не мешать шмыгающим по церкви старушкам со свечками и антоновкой в узелках, Миша отошел в левый придел. Там было темновато, лишь перед иконой святого Николая теплилось несколько догорающих свечей. У стены стояла девушка. Она была одета совсем неподходяще для церкви – джинсы, тонкий свитер в обтяжку. Светлые, связанные в низкий узел волосы не были покрыты платком. Невероятно, что к ней до сих пор не привязались с ценными указаниями храмовые аборигенки. Она стояла с закрытыми глазами, неловко прислонившись плечом к стене. У ее ног лежал большой пакет с какой-то алой блестящей тканью. На миг Мише даже почудилось, что девушка спит стоя. Он растерянно смотрел на нее, не зная, что делать – то ли подойти разбудить ее, то ли помочь выйти, то ли просто спросить, что случилось. Но веки девушки вдруг задрожали, не поднимаясь. По бледному, осунувшемуся лицу побежали слезы.

Миша никогда не видел, чтобы люди плакали так – беззвучно, не вздрагивая, с закрытыми глазами. Слезы капали на пальцы девушки, стиснутые в кулаки у груди, скользили между ними, падали на пол. Миша не мог отвести от нее глаз. Он давно забыл, зачем пришел сюда, не заметил, как мимо проскользнул к выходу Сергей, не слышал молитвы, звуки которой раскатывались по церкви:

– Благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших…

Наконец плотно сжатые губы девушки разомкнулись. Она перевела дыхание, открыла глаза – прозрачные, огромные, медленно вытерла лицо рукавом свитера. Удивленно осмотрелась, словно вспоминая, зачем пришла сюда. Взглянула на свечечки перед иконой. Неожиданно усмехнулась, и эта недобрая усмешка поразила Мишу еще больше недавних рыданий. Не перекрестившись, волоча за собой пакет, девушка вышла из церкви.

Миша догнал ее уже за оградой, на монастырском дворе.

– Постойте… Пожалуйста, подождите!

Она остановилась. Осеннее солнце светило ей в спину, и от этого фигура девушки в джинсах и свитере казалась еще выше и стройнее.

– Я слушаю вас. – Голос ее был глухим, равнодушным. Она даже не повернула головы к Мише и не возразила, когда он пошел рядом.

– Простите, что вмешиваюсь… Мне показалось… У вас несчастье?

– Нет.

– Но ведь что-то случилось?

– Нет.

– Но как же… Я видел – вы плакали в храме. Значит, у вас горе…

– Нет.

В ее голосе не было ни гнева, ни раздражения. Она роняла свои «нет», не глядя на Мишу, а он все никак не мог извиниться за беспокойство и уйти.

– Вы напрасно не хотите рассказать. Почти всякому горю можно помочь…

Девушка вдруг остановилась. На Мишу в упор взглянули светлые глаза. Они еще были мокрыми от слез, со слипшимися ресницами.

– Послушайте, не мелите чушь, – резко сказала она. – Никто никому помочь не может. Если вы чуть-чуть подумаете, то поймете. Оставьте меня в покое.

Она прибавила шагу. Миша бесстрашно затрусил следом.

– Постойте… Простите меня.

– Господи, вас-то за что? – устало спросила она.

– За назойливость, – запыхавшись, уведомил Миша. – Но я не могу, чтобы вы ушли… вот так. Я видел, как вы плакали… – Он напрягся, вспоминая, что в таких случаях мог бы сказать отец Фотий. – Надо верить, что бог услышит молитву и поможет… Уныние – тяжкий грех, это малодушие, только вера может помочь. Бог видит…

– Видит? – девушка снова усмехнулась. – Видит он… Ну пусть посмотрит.

Миша осторожно спросил:

– Вы – неверующая?

– Да.

– Но почему… Зачем же… в храм… без веры…

– Посмотреть. Здесь раньше овощная база была. Теперь лучше.

– Вы могли бы помолиться, – робко посоветовал Миша.

– Мне от бога ничего не надо.

– Так грешно говорить.

– Грешно?! – вдруг взорвалась девушка, и шествующие к церкви старушки неприязненно покосились на нее. – Да обойдется как-нибудь ваш бог без моих реверансов! Никогда и никому он не помог! Слышите – никогда и никому!

Внезапно лицо девушки побелело, она поднесла руку к груди. Покачнулась. Миша едва успел подхватить ее. Она была совсем легкой, и он без труда довел ее до каменной скамьи у стены монастыря.

– Присядьте… Что с вами? Может, вызвать врача?

– Нет… не надо. Спасибо. – Она закрыла глаза. – Извините. Я две ночи не спала.

– Как вас зовут?

– Ванда, – сказала она. Желтый лист клена, кружась, опустился ей на колени. Она не сняла его. В воздухе терпко пахло яблоками. Ветерок погнал по дорожке палые листья. Сквозь ветви деревьев синело блеклое августовское небо. Миша смотрел на тонкий профиль сидящей перед ним девушки, молчал. Молчала и она.