Ого.

Закрыв глаза, как перед прыжком с вышки, он сунул руку ей под блузку и лифчик, и тут ему уже не надо было беспокоиться о том, что у него не встал, потому что голый сосок, который он пощипывал, был самой грязной, самой сексуальной штукой на свете и почему-то становился только грязнее и сексуальнее из-за того, что прилагался к человеку, которого он едва знал, чье дыханье пахло попкорном и чья неприкрытая пародия на возбуждение оскорбляла их обоих.

Он еще раз ущипнул, посильнее. Она вскрикнула, но быстро опомнилась.

– О господи, Тед, – фальшиво простонала она.

Они встречались еще четыре месяца.

Оглядываясь назад, Тед думал, что Рейчел была первой женщиной, с которой он по-настоящему плохо обращался. Да, он невольно напугал некоторых девочек, в которых был влюблен, но он был совсем ребенком, он изо всех сил боролся, чтобы удержать себя в рамках. И, наверное, нужно было упомянуть, как он вел себя с Анной, когда они учились в школе, – о том, что нужно было честно сказать ей о своих чувствах, а не дуться во френд-зоне, – но даже если он и вел себя с Анной, как трус, он очень старался быть добрым. А Рейчел… если есть ад и если он туда попадет, он был почти уверен, что дьявол покажет ему фото Рейчел, потрясет им перед его лицом и скажет: «Эй, приятель, а с этой-то что у тебя было?»

Но он не знал! Он правда не знал.

За четыре месяца, что они были вместе, Рейчел ему так и не понравилась больше, чем на первом свидании. Его все в ней раздражало: ее глупые волосы, гнусавый голос, привычка им командовать. При мысли о том, что кто-то скажет: «Вон Рейчел, девушка Теда!» – его перекашивало. В ней он видел все то, что так старался подавить в себе: ее подхалимаж перед теми, кто ее в грош не ставил, ее притворно патрицианское снисхождение к тем, кто стоял ниже ее на шкале популярности, саркастические замечания, с помощью которых она обозначала дистанцию между собой и другими неудачниками своего круга.

Как и у него, у нее часто бывали неприятности телесного свойства – пятна во время месячных, запах изо рта, она случайно садилась так, что было видно белье, – но, в отличие от него, она в этих случаях не умирала от стыда. Это ему было стыдно: когда он замечал ее впереди в коридоре с ржавым пятном на джинсовой юбке или когда Дженнифер Робертс с отвращением махала ладошкой перед носом, после того как Рейчел, стоявшая к ней слишком близко, наконец отвернулась. В эти минуты Рейчел не просто не нравилась Теду, он ее ненавидел сильнее, чем кого-либо в жизни.

Так почему он с ней не порвал?

Дома, в одиночестве, Тед понимал, что Рейчел ему не нравится и что он не хочет с ней встречаться, поэтому порвать с ней было самым очевидным и правильным. Но когда они встречались, едва Рейчел видела его, и он мешкал, или отходил в сторону, или хоть как-то обозначал, что что-то не так, у нее темнело лицо. При первых признаках ее гнева он чувствовал прилив вины и холодного страха. Его подхватывало течением убежденности в том, что он совершенно мусорный сволочной урод, его грехи тянулись единой цепью вплоть до исходного решения согласиться даже на одно-единственное свидание с ней, хотя он все это время был влюблен в Анну. Перекосившись от чувства вины, он решал, что не станет прямо идти против Рейчел и тем умножать бесчисленное зло, которое он ей уже причинил, что намного лучше подождать более подходящего момента, может быть, такого, когда она сама с ним порвет. В конце концов, он не такой уж подарок; и разумеется, если просто пересидеть, рано или поздно она избавится от заблуждения, что с ним вообще можно встречаться, и бросит его сама. Держа это в уме, он соглашался на все, что она предлагала, с огромным облегчением – а потом, десять минут, пятнадцать или час спустя, он выныривал и думал: стоп, я же собирался с ней порвать, почему мы сидим и обедаем в «Оливковом саду»?

Когда Рейчел болтала без умолку и темной тучи нарождающегося гнева не было видно, мысль о том, что несколько секунд назад казалось невозможным прекратить эти отношения, выглядела абсурдно – но абсурдно было бы и порвать с ней на ровном месте, когда просто сидел и вел себя, будто все в порядке, говорил всякое, вроде: «Да, конечно, я поеду с тобой в воскресенье к твоей кузине». Потому что, если бы он попытался порвать с Рейчел прямо сейчас, когда она отъела половину от хлебной палочки, конечно, первое, что она скажет, будет: «Если ты знал, что собираешься со мной расстаться, почему прямо только что согласился поехать со мной в воскресенье к моей кузине?» – и он не будет знать, что ответить.

Ну а даже если и так, Тед? Даже. Если. И. Так. Ты что, не мог просто пожать плечами и сказать: «А не пошла бы твоя кузина, я передумал»? Нет. Он не мог этого сделать, потому что так поступил бы только мудак, а он, Тед, не был мудаком. Он был… хорошим парнем.

Ладно, все согласны, нет никого хуже хороших парней, но тут все иначе. Неспособность прервать Рейчел посреди обеда и бросить ее без предупреждения – это не Синдром Хорошего Парня, это простая человечность. Он никогда не относился к Рейчел с большей эмпатией, чем в эти моменты, представляя, каково это: всего лишь обедать себе с человеком, который всю дорогу вел себя, будто ты ему нравишься, никак не намекнул, что его что-то беспокоит, и вдруг как гром среди ясного неба – бам, выясняется, что ты во всем ошибалась и все, что он тебе говорил, ложь.

Тед всю жизнь лелеял мысль, что его не понимают – что девушки, которые его отвергли, были неправы, когда относились к нему, будто в нем есть что-то жуткое. Он, может, и не был самым красивым парнем на свете, но он не был плохим. И все же иногда, лежа ночами без сна, он представлял, как Рейчел рассказывает свою историю трибуналу девушек, которые его отвергли, тешит их перечислением его обманов, тем, как он притворялся, что она ему нравится, хотя нет, не нравилась, как он носил маску «хорошего», хотя на деле был эгоистичным лживым дерьмом, – и видел, как все эти девушки, и Анна в центре, потрясены, но не удивлены, как они кивают и соглашаются: да, конечно, они всегда знали, что с ним что-то не так.

Так Анна получила в его воображении новую роль: старшины присяжных, вставшей, чтобы огласить обвинение. Чем дольше длились отношения с Рейчел, тем больше ему хотелось, чтобы она вернулась к воображаемому трибуналу с рассказом, который его обличит. Ему нужно было, чтобы его первая девушка не просто сказала, но поверила в то, что, хотя у них ничего и не получилось, он не был жутким, пугающим или плохим; он был, по сути своей, хорошим парнем.

Чтобы задобрить воображаемую Анну, он оставался с Рейчел и врал. Доедал обед в «Оливковом саду», ехал к кузине и пытался подготовить все для побега. Он старался держаться от Рейчел на расстоянии, не таком, чтобы ее рассердить, просто достаточном для того, чтобы их отношения не стали серьезнее, чем были. Он не часто ей звонил, бывал очень занят, но всегда за это извинялся. Делал он ровно то, что от него требовалось, но не больше. Ощущение у него было, что он притворяется мертвым, остается мягким и податливым, надеясь, что она в итоге потеряет к нему интерес и уйдет. Ладно, скажет трибунал, когда все кончится. Он не лучший человек. Не святой. Но он не Марко, он не манипулирует девушками просто ради процесса. Могло быть хуже. Он заслуживает еще одной попытки. Мы находим, что подзащитный… в целом ничего.