Но стойте, раздается голос, прежде чем опустится молоточек.

Что?

Осталась одна мелочь. У меня вопрос.

Пожалуйста.

А что с сексом?

Э… а что с ним? Тед и Рейчел не занимались сексом. Он хотел бы особо прояснить это перед трибуналом. Тед не лишал Рейчел невинности. (А Рейчел не лишила невинности Теда.)

А петтинг был?

Ну да, разумеется. Они встречались четыре месяца.

Когда это происходило, Тед «делал именно то, что от него требовалось, но не больше»? Он «притворялся мертвым» с Рейчел, если можно так выразиться? Был ли он вежлив, слегка отстранен, погружен в себя, как обычно бывал с ней?

Эм. Ну. Нет.

А как он себя вел?

…

Как ты себя вел, Тед?

Я…

Ты?..

Я был… ну вроде как…

Да?

…гадким.

Гадким?

Гадким.

До того как Тед стал старым и опытным в сексе, до того как он постиг ключевые слова фетишистов на Порнхабе и стал платить за годовую подписку на Kink.com, «гадким» он называл у себя в голове то, что делал с (чему подвергал?) Рейчел, все это извивающееся принудительное движение. Слово появилось еще до нее. Ребенком он его использовал, чтобы описать определенные комиксы, мультфильмы, кино и книги, в которых с женщинами делали «гадкое». Чудо-Женщину приковывали к железнодорожным путям. На обложке одной из книжек сестры про приключения Нэнси Дрю Нэнси с кляпом во рту была привязана к стулу.

Юному Теду нравились истории, где с женщинами делали «гадкое», но это не означало, что он хотел делать «гадкое» сам. Когда он представлял себя внутри этих историй, что он делал очень редко, – ему больше нравилось наблюдать за ними, чем разыгрывать их, – он, Тед, никогда не привязывал девушек. Нет, он был тем, кто их освобождал. Он развязывал веревки и растирал девушкам запястья, чтобы восстановить кровообращение, бережно вынимал кляп, гладил освобожденных по голове, пока они плакали у него на груди. Быть злодеем, привязывателем, тем, кто причиняет боль? Нет, нет, нет, нет, нет. «Гадкое» не имело никакого отношения к влюбленностям Теда и к его фантазиям. Пока не появилась Рейчел.

Тед, насколько было возможно, избегал близкого контакта с Рейчел. Он редко ласково к ней прикасался и, когда они целовались, не открывал рта. Он понимал, что это ее беспокоит, но ему казалось, что он поступает хорошо: раз уж она ему не нравилась, у него не было права подталкивать ее ко всякому сексуальному. В конце концов, если бы он что-то сделал, а потом расстался с ней, у нее были бы все основания вернуться к трибуналу и обвинить его в том, что он ее использовал ради секса. Поэтому, следуя такой логике, единственное, как он мог снять с себя вину, это сделать так, чтобы Рейчел требовалось его побуждать и подталкивать, настаивать на том, чтобы остаться с ней наедине, просить дважды, трижды или пять раз просить, чтобы в итоге никто не мог сказать, что все произошло по его вине.

Однажды они были у нее в комнате, дверь была закрыта, и она начала его целовать в этой своей манере, которая ему всегда казалась притворной: легкими касаниями, с мелодраматическими вздохами. Фу, Рейчел, думал он, пока в нем всплывало раздражение, которое он подавлял весь день. Почему ты так мной командуешь, почему настаиваешь, почему ничего не видишь? Почему я тебе нравлюсь? Почему ты не понимаешь, что у меня к тебе ничего нет? Но она все вешалась на него… и в итоге, уступая соблазну, он сбрасывал раздражение, ущипнув, укусив и даже, со временем, легонько шлепнув.

Она говорила, что ей нравится, когда он поступает «гадко», и он думал, что так оно, наверное, и есть, если вообще можно было судить по тому, как она мокла, краснела и извивалась. И все равно где-то глубоко в животе он ощущал, что на всем, что она делает, есть патина притворства, и что, заявляя, будто ей нравится, что он с ней творит, она говорит ему то, что он, по ее мнению, хочет услышать. Поэтому отчасти быть «гадким» с Рейчел означало соскрести притворство, докопаться до того, что под ним, заставить ее показать подлинную реакцию: он хотел поймать настоящее в Рейчел, но оно от него ускользало, как угорь в воде, и из-за этой погони он на стену лез от похоти. Ненавижу тебя, ненавижу, думал он, прижимая ее костлявые запястья над головой, кусая ее за мясо на плече, и терся насухую о ее ногу, пока не кончал.

– Это было потрясающе, – выдыхала она потом, прижимаясь к нему, но он не верил ей, не мог поверить.

Иногда он гадал, не нравится ли ему больше не сам процесс, а то, что бывает после, потому что в эти краткие минуты он был с ней другим. Ему настолько нестерпимо нужно было унять чувство вины за то, что он только что сделал, что он становился уязвимым, открытым и словно лишенным кожи. Он целовал ее, приносил ей попить, а потом ложился рядом и прятал лицо в ее волосы. В эти минуты он мог смотреть в лицо Рейчел и видеть ее не уродливой или хорошенькой, не хорошей или плохой, не любимой или ненавистной, но просто видеть человека, лежащего рядом, освобожденного от всех оценок, которые он постоянно на нее навешивал, от его назойливого критического анализа всего, что она делала. Что, если Рейчел все же могла ему понравиться? Если бы она ему понравилась, он бы не был плохим из-за того, что встречается с ней. Ему нечего было бы искупать. Они могли бы быть счастливы. Он был бы свободен. От этой мысли становилось фантастически легко, будто отяжелевшую от яда губку где-то внутри наконец-то выжимали насухо.

Это чувство никогда не длилось долго. Когда начинало таять посткоитальное блаженство, перед ним, как призрак, являлась Анна. «Думай обо мне, думай обо мне», – шептала она ему в ухо, и он думал. Его мозг проворачивался в обратную сторону, начиная думать, кипеть и судить. Он чуть было все не погубил, обжимаясь с Рейчел, позволив Рейчел увидеть его таким, без прикрас. Теперь она еще больше уверится в том, что нравится ему; теперь ей будет еще больнее, когда он ее бросит; теперь у него еще больше грехов перед ней; теперь будет еще труднее сбежать.

Он садился, натягивал белье.

– Что случилось?

– Ничего. Мне просто пора.

– Может, просто полежишь со мной еще немножко?

– Задали много.

– Пятница же.

– Я тебе уже говорил, мне много надо сделать.

– Почему ты всегда такой?

– Какой?

– Такой. Дерганый. После всего.

– Я не дерганый.

– Дерганый. Еще какой дерганый.

– У меня текущая контрольная по математике, проект по истории сдавать, а я еще не начинал, и подруге я сказал, что помогу готовиться к экзамену, и еще в понедельник подавать последний черновик эссе для колледжа куратору. Прости, если я кажусь напряженным, но мне не очень помогает то, что ты меня достаешь и обзываешь Дергунчиком, когда я уже тут потерял почти час.

– Просто ляг на минутку. Давай я тебе спину помассирую.