А главная удача выпадала на долю чекистов, выясни они, что действия школьников направлял или знал о них кто-то из взрослых. Тогда бы задание товарища Сталина, в основном по этой причине потребовавшего провести тщательное расследование, было бы выполнено с блеском.

Очень важным представлялось понять, почему Вождь поставил перед НКГБ столь жёсткие рамки — это делалось явно неспроста. Узнав причину, Влодзимирский надеялся, маневрируя, попытаться изменить мнение Хозяина и добиться стандартных условий, при которых дело победно завершится после первых же щелчков по лбам маменькиных сыночков.

Следствие между тем продолжалось. Его никто не останавливал. Не получив сверху специального указания-разрешения на допросы и аресты обвиняемых, а также на допросы свидетелей из числа неприкасаемых, комиссар госбезопасности вынужденно действовал в тесных для него рамках тихого сбора предварительной информации и допросов свидетелей из простых: охраны, учителей, хозобслуги и прочих, естественно, с обязательствами о неразглашении.

К нему также поступала информация от служб, занимавшихся прослушиванием бесед в окружении обвиняемых. К сожалению, содержание разговора друзей в Нескучном саду оставалось пока неизвестным, но мало-помалу общая картина событий переставала быть тайной. Без радости начслед понял, что на имеющемся материале громкое дело, на которое он так надеялся, заполучив в свои руки папку с документами «Четвёртой Империи», с наскока не получится.

Такое положение расстроило, поскольку в сознании чекиста 58-я статья УК РСФСР уже давно плакала по «императорам». Вместо этого, вплоть до высочайшего указания, Влодзимирский непривычно осторожно собирал по крупицам материал и укладывал полученные факты не в причудливый, однозначно обвинительный узор собственного изготовления, а в более или менее реальную картину происшедших событий.

Такая рутина мучила начследа.

Прошла неделя.

Проанализировали результаты разговора с Софьей Шахуриной. Они ничего не дали. Подробные показания сняли с водителей всех родителей и с сотрудников НКГБ, охранявших Микоянов и дома на улицах Грановского и Серафимовича. Ещё, конечно, чекисты проверили связи супругов Шахуриных: семьи его братьев и семьи многочисленных родственников Софьи Мироновны. Но ничего нового о неуравновешенном «рейхсфюрере» или его связях, «порочивших рейх», выяснить не удавалось.

Прошла ещё неделя.

Допросили директора, завуча, старшую пионервожатую, секретаря комсомольской организации, классную руководительницу и учителей-предметников 175-й школы, обучавших учеников шестого, седьмого и восьмого классов. Одновременно следователи пролистали сотни доносов, касавшихся личной жизни мальчишек и их семей. Они узнали и приобщили к «делу» много подробностей о своих подопечных, которые люди обычно скрывают тщательней, чем участие в детской игре. Однако тайная организация чудесным образом просочилась сквозь сита взоров соглядатаев, не оставив следов и обнажив крайне низкий уровень работы сексотов и оперативников.

Прошло еще десять дней.

Очередные бесполезные для следствия показания сняли с дворников, участковых и кремлёвских врачей.

По прошествии месяца на Лубянке заканчивали обработку материалов допросов и оперативной информации на всех имевших прямое или косвенное отношение к мальчишкам. Особая следственная бригада, образованная секретным распоряжением Меркулова, работала без сна и отдыха — три генерал-лейтенанта НКГБ в поте лица боролись и пока не могли победить восьмерых школьников, не предполагавших, что против них давно идёт скрытая война. Уголовное дело пухло от наплыва протоколов и аналитических записок, а реальных, обвинительных материалов не прибавлялось. Сходилось, что организация представляла собой детскую игру — все школьники, с известными поправками на происхождение, были обычными пионерами, а некоторые даже прилежными учениками, правда, немного хулиганистыми и задиристыми, но никем не замеченными в антисоветских настроениях или, более того, действиях.

Значительно конкретнее оказались выводы о мотивах убийства, но не возникало сомнений, что его причиной стали влюблённость и честолюбие Володи. Прямой связи с «Четвёртой Империей» не прослеживалось. Лишь последний шахуринский протокол поворачивал игру в другое русло. В его лексиконе появились фашистские термины. Что за этим могло последовать, осталось неизвестным, поскольку «рейхсфюрер» очень некстати застрелился. Оставался вопрос, почему у Шахурина созрело желание так назвать свою организацию не с самого начала, а только спустя полгода — не появился ли в его окружении кто-то из старших с вражескими настроениями, не послужила ли для него толчком какая-либо неизвестная органам встреча, какой-либо не раскрытый пока советчик?

Поступившая косвенная информации не смогла дать ориентир ни на одного из взрослых. Только арест детей и их прямые допросы с очными ставками давали надежду изменить общую картину в пользу версии о наличии целенаправленной, действовавшей и руководимой взрослыми антисоветской организации.

* * *

15 июля на стол Меркулова легло пятитомное, к тому моменту, «Уголовное дело № 17371/43-ОВ». К нему прилагалась записка Влодзимирского, где говорилось, что следственной бригаде не удалось установить причастность живых членов организации или иных лиц к убийству Уманской и Шахурина, как и не удалось получить прямых или косвенных свидетельств, что антисоветская организация «Четвёртая Империя» осуществляла какую-либо конкретную политическую деятельность. Кроме того, следствие не получило подтверждений, что к антисоветской организации имел отношение кто-то из взрослых. Окончательный вывод Влодзимирского был однозначно неутешительным: «Дальнейшие мероприятия в отношении антисоветской организации «Четвёртая Империя» без привлечения к следственным действиям обвиняемых и членов их семей, а также без обысков на площадях, занимаемых обвиняемыми, представляются неперспективными». В конце докладной начслед божился, что готов выполнить любое задание партии, если высшее руководство развяжет ему руки.

Меркулов прочитал записку и почти час изучал документы. Естественно, после открытия уголовного дела он исправно получал устную информацию о ходе следствия, и его уже известили, что ничего существенного нарыть не удалось, но такого однозначного вывода опытного чекиста, из которого следовало, что ответственность за дальнейшие события ложилась на его литераторские плечи, нарком не ожидал. Имевшееся в распоряжении НКГБ не давало возможности идти наверх с каким-то конкретным предложением.

Всеволод Николаевич напряжённо размышлял:

«Товарищ Сталин ничего не забывает. При этом, почти за месяц Он ни меня, ни Лаврентия Палыча ни разу не побеспокоил по вопросу следствия… Это должно означать, что товарищ Сталин хочет сначала получить объективную картину происшедших событий, а уж потом, увидев реальную роль тех или иных высоких родителей в этой истории, принять решение, как довести её до ума… С одной стороны, не так уж и плохо, что дело пустое — вскройся заговор, ещё неизвестно, как Иосиф Виссарионович среагировал бы на то, что органам он стал известен лишь случайно, благодаря неуравновешенному характеру Владимира Шахурина… С другой стороны, есть безусловные факты, вокруг которых можно столько накрутить, что хватит на громкий процесс. Надо только, чтобы Хозяин захотел этого и дал указание вместо «терапии» провести стандартное "хирургическое вмешательство" — заговорят сразу все и вспомнят, чего и не было».