Шершнев, впрочем, и сам не сомневался. Он лишь раздумывал, но и эти раздумья казались ему, привыкшему контролировать свои мысли, опасными: Гребенюк ведь наверняка получил указание следить за напарником и будет потом писать рапорт — так же, как и он сам. И Шершнев старался вытеснить незваные мысли, чтобы даже тень их не мелькнула в лице.

Вычитывая в деле обстоятельства побега объекта, Шершнев заметил, что некоторые вещи были вычеркнуты не из-за секретности. А потому, что они создавали подобие оправдания. Но Шершнев легко читал между строк, восполнял цензурные пробелы: по всей стране происходило тогда примерно одно и то же, и представить, что случилось в закрытом городе, не составляло труда.

Отключения электричества. Прекращение спецснабжения, пустые полки магазинов. Задержки зарплаты, и без того превратившейся в фантики. Разговоры о том, что статус закрытого города будет снят. Утраченный рай — ведь они прежде жили там на всем готовом, наособицу от стоящей в очередях страны.

Все больше дыр в стене, окружающей город, их перестали заделывать. Воровство — из цехов, из лабораторий. Какие-то фирмы, кооперативы, созданные «перестроившимся» начальством, отхватывающие себе куски и кусочки. Холодные батареи зимой.

Судя по документам, объект попытался как-то устроиться в новой жизни. На Остров впервые пустили иностранную комиссию по разоружению. Ничего не показали, конечно, в лаборатории и на склады не пустили, но важен был сам факт. Доверенное лицо донесло, что объект пытался выйти на контакт с двумя из инспекторов. Оба проходили по учетам, в деле были справки на них.

Первый был настоящим ученым и по совместительству рекрутером, которому заинтересованные западные фирмы предложили, помимо основной инспекторской задачи, выявить интересных кандидатов, прикупить ценных мозгов. Объект не рискнул сообщить, чем на самом деле занимается, и рекрутер не поддержал контакт.

Второй был уже вербовщиком, оказывавшим услуги разведке своей страны. Он целенаправленно искал именно ученых, работавших с засекреченными темами. Старик открылся ему, разговор состоялся. Сделка, вероятно, была почти заключена. Но вмешался отдел режима, против объекта начали расследование.

Тут и начинался самый примечательный эпизод. Формально улик было достаточно, чтобы судить за разглашение государственной тайны, причем состав однозначно тянул на «измену родине», на смертную казнь, которую тогда еще не отменили. Но расследование вскоре прекратили. Старик отделался выговором — слишком мягко даже по тем странным временам.

Дальнейшее Шершнев уже домысливал. Через несколько месяцев в столице был убит известный банкир, знавший тайны происхождения некоторых новых капиталов. Точнее, банкир скоропостижно скончался из-за внезапного отказа внутренних органов. Вскрытие не подтвердило отравления, и банкира похоронили бы, если бы следователи не обнаружили, что накануне в его кабинете ремонтировали забарахливший кондиционер. Внутри агрегата нашли маленький баллончик, не предусмотренный конструкцией.

Дело трижды возвращалось на доследование, но до суда так и не дошло. Все экспертизы по нему были строго засекречены. Потому что баллончик был разработкой лаборатории, которой руководил объект, и предназначался для дистанционного применения особо токсичных веществ. Впрочем, следов какого-либо препарата следователи не нашли. Но это тоже был след. Дебютант. Бесследный и неуловимый — им прочитали краткую лекцию о содержимом флакона-контейнера.

Очевидно, что приказ отдавало не государство, иначе следствия вообще не было бы. Препарат каким-то образом утек из лаборатории на черный рынок, попал в руки к любителям. А точнее, к полупрофессионалам, сумевшим верно применить его, но не подчистившим следы.

А через несколько месяцев после покушения объект, пассивный, привыкший к жизни за семью замками, сподобившийся лишь на два контакта с наблюдателями, что явились к нему буквально на порог, ловко и умно сбежал. Воспользовался отпуском начальника отдела режима, представил новичку-заместителю мнимые согласования поездки и сбежал.

Треугольник сходился. Объекта вынудили предоставить препарат, шантажируя обвинением в разглашении тайны. Скорее всего, ему еще и заплатили, заплатили очень много — такой товар, в сущности, был бесценен. А потом, когда внезапно началось внутреннее расследование убийства, объект испугался. Понял, что его могут сделать козлом отпущения. Или тихо уберут, чтобы не дал показаний. Взял с собой деньги, препарат и улизнул.

Кто мог его шантажировать? Вероятнее всего, начальник отдела режима. Полковник, офицер действующего резерва, пришедший в госбезопасность по партийному набору с производства. Обладатель технического диплома. Он был вполне способен сориентироваться в новых условиях, осознать, какой потенциальный товар охраняет, поймать в ловушку объекта, организовать продажу… И бегство объекта, в конце концов, было ему выгодно, позволяло списать все грехи на беглеца. Может быть, поэтому, догадался Шершнев, объекту и дали сбежать, устроили «коридор»…

Шершнев благоразумно не проявил задокументированного интереса к персоне режимника. Ему казалось, что он знает эту фамилию, простенькую фамилию вроде тех, что поставили им с Гребенюком в подложные паспорта. Встречал ее среди подписей под каким-то ведомственным секретным документом.

Бывший начальник отдела режима, если он вернулся из действующего резерва, мог быть одним из тех, кто отдал сейчас приказ на устранение объекта.

Это не делало приказ в глазах Шершнева неправомерным. Он выполнил бы и личное, не сопряженное с интересами службы, распоряжение начальства. Скажем, убрал бы того банкира. Но сейчас он испытывал невольное сочувствие к объекту. Они были сцеплены, связаны, как звук и эхо, как пара веществ, составляющих бинарный яд. Ученый создавал вещество, Шершнев применял его. Они делали всю настоящую работу, брали на себя риск. И Шершневу чудилась неправильность в том, что их столкнули друг с другом.

Шершнев посмотрел на Гребенюка. Майор спал или делал вид, что спит. За окнами мелькали аккуратненькие домики. Проводник разносил кофе из вагона-ресторана. Он встал размяться, повел плечами, и девушка в кресле наискосок — подтянутая, наверное, занимается фитнесом — с пониманием ему улыбнулась. Шершнев краем глаза увидел свое отражение в окне — того человека, которому улыбнулась попутчица. И вдруг Шершневу захотелось так и остаться им, неизвестным пассажиром, едущим из пункта А в пункт Б, сойти вместе с этой девушкой в городском предместье. И со всей тяжестью характера Шершнев обрушился на себя за это желание. Почувствовал, как поднимается внутри злоба против объекта, будто исподволь окутавшего его наваждением сопереживания.

Машинист пробормотал название станции. Гребенюк открыл глаза. Еще одна остановка, а потом конечная. Вокзал.

Была в прекрасной эпопее Острова, навсегда незавершенной для Калитина, одна как бы дополнительная часть, которую Калитин с радостью бы исключил. Последние годы. Глава распада и предательства. Черные, нежеланные страницы. Калитин старался не вспоминать их. Но сегодня одна, самая первая, пришла сама.