Трещали, голосили рации. Уже подстрелили двоих рыбаков. Ранили воришку, таскавшего колхозное сено. Столкнулись два грузовика, шестеро пострадавших.

Вклинивались голоса милиции, второго секретаря обкома, даже какого-то шалопая из рыбнадзора, чудом попавшего на закрытую волну: что происходит?

Генералы давили большими звездами, напирали на секретность, отсылали за разъяснениями к командующему округом. Вертолет трясло, Калитину хотелось блевать. Его почти силком затащили в «Миль», словно чтобы показать, что все они теперь в одной лодке. Пилоты только что вернулись из Афганистана, из тех самых гор, где военные собирались чистить пещеры, и теперь давали класс, едва не срезая винтами кроны, прижимаясь к темной воде, скользя брюхом вдоль обрывистых берегов, разогнав в ночи какую-то бесхозную отару, — белые жирные овцы помчались во все стороны. Второй пилот хмыкнул — на шашлык бы одну, да нет времени садиться.

За полночь рация засвиристела: есть! Вертолет ухнул, разворачиваясь, завыл, выжимая скорость. Сели, разогнав волну, на каменистой твердой косе. Солдаты убежали в ночь, притащили на плащ-палатке — опять кто-то разумный распорядился — засыпанное хлоркой, как белым снегом, скрюченное тельце. На хлорке проступали земляничные розовые пятнышки крови. Ни противогазов, ни костюмов защиты — некогда было их надевать, — только отчаянная надежда, что обезьяны были все-таки из калитинской пещеры, почуяли пахучую, ядреную химию, забились в дальний угол и нашли случайно выход на поверхность.

Калитин сам взял пробу крови; связной «Ми-2» улетел с ней в лабораторию.

Потом опять был полет, и Калитин не понимал уже, он ли кружится или крутятся винты. Сигнал с другого направления, аж в тридцати километрах. Рывок вертолета на последних литрах горючего. Грузная посадка. Бледный, похмельный рассвет. Хищное, торжествующее лицо Калимуллина. Длинный узкий пролом в камышах, хлюпанье вонючей застоявшейся воды, а там, в конце, на заломленных стеблях, — срезанное длинной очередью, исковерканное тело обезьяны. Той самой, первой, что вела других за собой, подтолкнула сородича под электрический удар. Она почти прорвалась за последнее кольцо облавы, но Калимуллин с обрыва заметил движение в камышах, полоснул издалека, больше на удачу, чем на точность.

Калитин снова едва удержал тошноту. На какой-то миг ему показалось, что они убили — предка всех людей. Ведь Калимуллин стрелял наугад, он не видел наверняка, кто в камышах, обезьяна или человек, припозднившийся какой-нибудь браконьер.

Охотники стояли тихие, опустошенные. Курили в кулак, грея озябшие руки.

Калимуллин узнал обезьяну, крупного драчливого самца с надорванным левым ухом. Самец был из той пещеры, куда закачивали химию Калитина. Он подумал, что обезьяна, похоже, успела-таки глотнуть вещества, и вот оно подействовало, а пули лишь довершили начатое препаратом.

Никто не праздновал спасение, не матерился в голос — десятки вооруженных людей, запаленных ночной гонкой.

Вертолет остался на берегу. Пилотам обещали подогнать баржу-заправщик. Обратно ехали на «уазике» Калимуллина с открытым верхом. Завернутую в брезент мертвую обезьяну бросили в багажник.

Водитель, вымотавшийся за ночь, рулил осторожно, но все равно то и дело «зевал» рытвины. Калимуллин морщился, но молчал: именно сержант ловко выгнал машину на пригорок, развернул бортом, затормозил, чтобы лейтенант мог дать свою победную очередь. Рядом с Калитиным на заднем сиденье дремал Казарновский, старший научный сотрудник его лаборатории.

Когда-то Захарьевский выбрал его в напарники Калитину, но Казарновский не оправдал ожиданий, делал, что приказывали, не более. Дважды уже просил о переводе, а отдел режима сообщал Калитину, что Казарновский дважды подавал в спецхран институтской библиотеки подозрительные запросы, не полностью соответствующие теме его исследований: например, в томе иностранной научной энциклопедии, запрошенном Казарновским якобы ради статьи о структурном моделировании, была и статья об академике Сахарове.

Впрочем, Калитина задевало не осторожное диссидентство Казарновского — отстоял же он его перед отделом режима, — а его пассивность. В конце концов, сам их покойный патрон Захарьевский был весьма условным идейным коммунистом. Случалось, говорил откровенную крамолу, хотя знал, что могут подслушивать. Но как Захарьевский работал! За это ему все и прощалось, за это и уважал его Калитин, а Казарновский… Мямля.

Ехали долго, плутали разбитыми проселками. Калитин смотрел вокруг с внезапным интересом. По сути, он впервые видел окрестности Острова, жизнь обычных людей за пределами охраняемой территории. Урожай уже убрали, поля были пустынны, только птицы доклевывали зерно. Курились печные дымы в деревнях. Оттуда доносились тысячи обыденных, печальных звуков жизни, забытых Калитиным. Убаюканный ими, он грезил наяву. Ему казалось, что они только что спасли эту славную, мирную жизнь от вражеской угрозы, и вообще все их занятия — для того, чтобы топились печи, лаяли собаки, лилась колодезная вода в гулкие ведра и собирались в школу сонные дети.

Он очнулся у сельского магазина. Калимуллин свернул купить чего-нибудь на завтрак. Магазин только открылся, но у дверей уже собралась очередь, ждали, пока разгрузят машину с хлебом.

Лейтенант с водителем, отмахнувшись от возмущенных теток, пошли внутрь. Запыленный, исхлестанный ветками «уазик» обступили любопытные мальчишки. По времени они должны были быть на занятиях в школе, но, видно, матери послали за продуктами или держали при себе, чтобы получить хлеба и крупы на двоих.

Калитин почувствовал себя неуютно. Его раздражали теперь эти бойкие бабы, шумная, сварливая очередь, нахальная ребятня. Мальчишки внезапно отбежали, стали что-то шептать взрослым, показывая пальцем на машину. Калитин обернулся и увидел, что от тряски сполз брезент. Солнце светило на мертвое лицо обезьяны с оскаленными желтыми клыками в розовом разрезе рта, по черной шерсти ползали блестящие хромовой зеленью мухи.

Калитин знал из регулярных сводок отдела режима, что местные многое помнят. Например, работавших тут до войны немцев — кто-то из стариков служил на водовозке, кто-то плотничал в полигонных бараках. А еще ходят в округе слухи о том, что экскаваторы, роя котлованы под фундамент новых корпусов, вскрывают могильники, полные костей, звериных и человечьих. Что на самом Острове из приговоренных к смерти преступников выводят искусственных солдат. Слухи эти добросовестно перечисляли осведомители.

Для Калитина они были забавностью, рудиментом крестьянского архаичного сознания. Он-то точно знал, что никаких костей экскаваторы не откопали, никаких сверхсолдат в лабораториях не производили. Конечно, его удивляло, что, несмотря на все меры секретности, информация все-таки текла тонким ручейком наружу, словно у этих дремучих, заскорузлых людей тоже были свои осведомители — звери, птицы, росы, деревья, травы. Но это была проблема охраны. Ему же нравился образ загадочной, пугающей цитадели, имеющей власть над окрестностями. Жаль, если бы местные жители совсем ничего не знали. Это отняло бы у его жизни некую самоценную пряность.