— Давайте поясним, чтобы зрители были в курсе. Эрни Поплин — известный псих, помешанный на конспирологии. В свое время он засветился в «Расти-шоу».

— Это неверная характеристика. Она введет зрителей в заблуждение.

— Эрни Поплин заявил, что за терактом одиннадцатого сентября стоят американские спецслужбы, разве нет?

— Это не имеет отношения к нашему разговору.

— Вышеупомянутый Эрни Поплин еженедельно названивает моему продюсеру и требует приглашения на передачу, чтобы выплеснуть на публику какую-то новую теорию насчет летающих тарелок, химиотрасс от самолетов и прочего бреда. Вы что, шутите? Эрни Поплин?

— Со всем должным уважением…

— Эта фраза — не лучшее начало для высказывания, Саул.

— …мне кажется, вы не осознаете, какая опасность кроется в кампании Расти Эггерса. Мы обязаны дать эти записи в эфир, чтобы спасти демократию.

— В таком случае найдите законный способ их опубликовать. Иначе о какой демократии может идти речь?

— Именно этим и занимаюсь.

— С помощью пустякового иска о мошенничестве?

— Я могу начать с чего угодно. Хотя бы со штрафа за парковку, — сказал Штраус. — А если в процессе узнаю об убийстве — что ж, так тому и быть.

— Ого. Это большая натяжка. Похоже, вы придерживаетесь той же философии, что и Расти Эггерс.

— Простите?

— «Цель оправдывает средства» — это выражение старо как мир. Может, вам двоим стоит основать собственное государство?

Лицо Штрауса побагровело, но, прежде чем он успел возразить, Хестер повернулась к камере:

— Мы сейчас вернемся.

— Стоп! — крикнул продюсер.

— Господи, Хестер, что это, черт возьми, было? — с несчастным видом спросил Саул.

— Эрни Поплин? Серьезно? — Покачав головой, она углубилась в чтение эсэмэсок. Одну из них прислал Орен две минуты назад:

— Саул, мне нужно отойти.

— Господи, вы сами хоть поняли, что сказали? Вы сравнили меня с Расти Эггерсом.

— Ваш иск — чушь собачья.

— Эггерс не остановится, Хестер. — Саул Штраус положил ладонь ей на руку. — Хаос, разруха и нигилизм. Вы же это понимаете, верно? В сущности, ему нужна анархия. Он стремится уничтожить все, чем дорожим мы с вами.

— Мне пора, Саул.

Хестер сняла с лацкана микрофон. За кулисами ее поджидала продюсерша Эллисон Грант. Сделав невозмутимое лицо, Хестер спросила:

— Ко мне кто-то пришел?

— Вы про красавца-великана в форме шефа полиции?

— Милый, да? — не сдержалась Хестер.

— Добро пожаловать в город «Сплошные мышцы». Население: один человек, ваш гость.

— Где он?

— Я отвела его в зеленую.

В каждой телестудии есть так называемая зеленая комната, где гости дожидаются выхода в эфир. По некой загадочной причине стены этих комнат всегда выкрашены в любой цвет, кроме зеленого.

— Как я выгляжу? — спросила Хестер.

Эллисон осмотрела ее столь внимательно, что Хестер забеспокоилась, не станут ли проверять ей зубы, как это принято при покупке лошади.

— Умный ход.

— Вы о чем?

— Макияж, прическа. Правильно сделали, что пригласили его зайти сразу после эфира.

— Да? — Разгладив юбку делового костюма, Хестер вышла в коридор. Стены зеленой комнаты были увешаны постерами телехитов и портретами ведущих, включая фотографию Хестер, сделанную три года назад. На ней Хестер, сложив руки, смотрела куда-то в сторону. У нее был неприступный вид. Когда она вошла в комнату, Орен стоял спиной к двери и разглядывал ее портрет. — Что скажешь? — спросила Хестер.

— Теперь ты выглядишь более чувственно, — ответил Орен не оборачиваясь.

— Чувственно?

— Слова вроде «симпатично» или «красиво» тебе не подходят. — Он пожал плечами.

— «Чувственно» меня вполне устраивает, — сказала она. — «Чувственно» я с руками оторву.

Орен обернулся — с такой милой улыбкой, что милее некуда. Эта улыбка пробрала Хестер до самых пяток.

— Рад тебя видеть.

— Я тоже рада, — отозвалась Хестер. — Прости за ту ситуацию с Наоми.

— Дело прошлое, — сказал Орен. — Думаю, тебя задело покрепче, чем меня.

Так и было. Когда выяснилось, что исчезновение Наоми — всего лишь розыгрыш, Хестер подняли на смех в Сети. Ее враги — в Интернете у любого есть враги — наслаждались ее ошибкой. Когда она двумя днями позже прокомментировала неоднозначный приговор по нарушению избирательного законодательства, вынесенный в Калифорнии, человек десять «твиттер-психов» (Хестер называла их именно так) злобно набросились на нее: «Постойте, не она ли решила, что детский розыгрыш — это дело государственной важности?» Вот как теперь обстояли дела для обеих сторон (да, она уже ненавидела эту фразу — «для обеих сторон»): если в прошлом человек допустил ошибку — и не важно, как давно это было, — ее обязательно припомнят, чтобы свести на нет правомерность любого довода. Как будто внимания заслуживают лишь люди с безупречной репутацией.

— Она сбежала снова, — сказал Орен.

— Наоми?

— Да. Ко мне приходил ее отец. Утверждает, что на сей раз дело серьезное.

— Что будешь делать?

— А что я могу сделать? Оповестил всех по рации. Если мои парни ее заметят, будут иметь в виду. Но по всем признакам она пустилась в бега.

— Представляю, каково ей пришлось в последние дни.

— Да. Меня это тоже тревожит.

У Хестер все еще оставались вопросы по поводу всей этой истории с Наоми — в частности, почему Мэтью настаивал, чтобы она вмешалась? Но когда все выяснилось, Мэтью не стал откровенничать. Отделался пустой отговоркой: мол, беспокоился за одноклассницу.

— Так что тебя сюда привело? — спросила она.

— По-моему, прошло уже достаточно времени.

— Не поняла?

— Ты сказала, чтобы я не торопился звонить. Чтобы не казалось, что я места себе не нахожу.

— Да, так и сказала.

— И поскольку я в какой-то степени человек старой закалки, приглашаю тебя на ужин по-старомодному.

— Ого.

— Лично.

— Ого.

— Потому что не нашел телефона с дисковым циферблатом. Таких сейчас нигде нет.

— Ого.

— По-моему, все идет как надо. — Он снова улыбнулся.

— Мне что, снова сказать «ого»?

— Нет. Пожалуй, суть мне ясна. Ну так что, поужинаем как-нибудь?