и из ежедневных жертв. Она любила стихи и романы, Мак же их совсем не ценил, и, поскольку любимые его римляне и греки попали под запрет, он утешался путешествиями, биографиями и историей великих открытий и изобретений. Розе поначалу его вкус был совсем не по душе, но вскоре она заинтересовалась приключениями Ливингстона[17], удивительной жизнью Гобсона[18] в Индии, трудами и подвигами Уотта[19] и Аркрайта[20], Фултона[21] и «горшечника Палисси»[22]. Книги о правде и силе пошли мечтательной девочке на пользу; ее преданное служение и безграничное терпение тронули мальчика и завоевали его симпатии; еще долго потом оба они открывали для себя, какими благотворными оказались эти на первый взгляд тяжелые и безрадостные часы.

Однажды солнечным утром Роза села на свое место и открыла толстенный том под названием «История Французской революции», уже предчувствуя, как будет спотыкаться на длинных именах, но тут Мак, который, точно слепой медведь, шатался по комнате, остановил ее отрывистым вопросом:

– Какое сегодня число?

– Кажется, седьмое августа.

– Больше половины каникул позади, а я отдохнул всего неделю! Вот уж невезение. – И он горестно застонал.

– Верно, но каникулы еще не закончились, может, ты еще успеешь порадоваться.

– Может, успею! Конечно успею! Этот старый клистир действительно думает, что мне еще долго здесь сидеть взаперти?

– Ну, в принципе да, если глаза не будут поправляться быстрее, чем раньше.

– А он в последнее время что-нибудь говорил?

– Я, понимаешь ли, его не видела. Ну что, начнем? По-моему, очень интересная книжка.

– Давай читай. Мне все едино.

И Мак плюхнулся на старенькую кушетку, где можно было поудобнее устроить тяжелую голову.

Роза начала с большим воодушевлением и главу-другую держалась стойко, преодолевая непроизносимые имена с неожиданным успехом (так ей казалось), ибо слушатель ни разу ее не поправил и лежал очень тихо – она решила, что он глубоко заинтересован. Однако потом Мак заставил ее умолкнуть прямо на середине абзаца: он рывком сел, опустил обе ноги на пол и прервал ее, хрипло и взволнованно:

– Стоп! Я ни слова не слышу; чем так бубнить, лучше ответь на мой вопрос.

– Какой? – спросила Роза, немало смутившись, потому что ее одолевала одна мысль и она испугалась, что Мак понял какая. Следующие его слова доказали ее правоту.

– Ну так вот, я хочу знать одну вещь, и ты мне сейчас выложишь все как есть.

– Только, пожалуйста, не надо… – жалобно начала Роза.

– Выложишь, не то я сдерну повязку и буду во все глаза смотреть на солнце. Ну, давай! – И он приподнялся, будто бы собираясь привести угрозу в исполнение.

– Да, конечно! Я все скажу, если только знаю! Но, пожалуйста, не совершай таких безрассудных поступков! – воскликнула Роза, страшно перепугавшись.

– Ладно; тогда слушай, да не увиливай, как все остальные. Доктор ведь сказал, что со зрением у меня хуже, чем когда он приходил первый раз? Мама отмалчивается, но тебе я этого не позволю.

– Кажется, сказал, – пролепетала Роза.

– Я так и думал! И как он считает – я смогу пойти в школу с начала учебного года?

– Нет, Мак. – (Совсем тихо.)

– Ага!

Вот и все, однако Роза заметила, как кузен ее сжал губы и тяжко вздохнул, – похоже, удар оказался болезненным. Тем не менее он выдержал его мужественно, а через минуту почти ровным голосом поинтересовался:

– И как он считает: когда я смогу вернуться к учебе?

– Не раньше чем через несколько месяцев.

– Несколько – это сколько? – уточнил он жалобно и сердито.

– Приблизительно через год.

– Целый год! Но мне через год уже поступать в колледж! – Мак сдернул повязку и уставился на нее испуганными глазами, но тут же моргнул и потупился от первого же лучика света.

– Ну, это еще успеется; сейчас тебе нужно проявить терпение и как следует подлечиться, а то глаза подведут тебя снова, именно тогда, когда будут тебе особенно нужны, – принялась увещевать его Роза, и собственные ее глаза заволокло слезами.

– А я не согласен! Буду заниматься, уж как-нибудь справлюсь. Все это ерунда – что мне нужно постоянно щадить зрение. Все врачи такие: вцепились в пациента и уж не отпустят. Но я этого не потерплю! Ни за что! – И он стукнул кулаком по ни в чем не повинной подушке, как будто решил отмутузить жестокосердого врача.

– Мак, погоди, послушай, – проникновенно произнесла Роза, хотя голос ее подрагивал, а сердце ныло. – Ты сам знаешь, что повредил глаза, потому что читал при свете камина и в сумерках и засиживался допоздна, вот и наступила расплата – так говорит врач. Побереги себя, последуй его советам, а то совсем ослепнешь.

– Нет!

– Но это именно так, он просил нас тебе сказать, что единственное лечение – полный отдых. Я знаю, это страшно тяжело, но мы все будем тебе помогать: я, например, – читать целыми днями, водить тебя за руку, ухаживать за тобой, вообще облегчать тебе жизнь.

Тут она осеклась, осознав, что он не слышал ни звука: похоже, слово «ослепнешь» сразило его окончательно – он зарылся лицом в подушку и остался лежать неподвижно, Роза даже перепугалась. Она долго сидела без движения, думая, как бы утешить кузена, желая одного – чтобы пришел дядя Алек, потому что он раньше обещал сам все рассказать Маку.

И вот из подушки донесся судорожный всхлип, и это рыдание, бесконечно жалобное, поразило Розу в самое сердце, потому что, хотя слезы – самый естественный способ облегчить горе, бедолаге Маку они были противопоказаны: могли навредить глазам. «Французская революция» упала с ее колен, и, подбежав к дивану, Роза встала рядом с кузеном на колени и произнесла с той материнской нежностью, которую вызывает у девочек любое страдающее существо:

– Ах, не плачь, мой хороший! А то совсем глазки испортишь. Ну, подними голову с горячей подушки, дай я тебя остужу. Я понимаю, каково тебе, но все равно не плачь. Лучше уж я за тебя поплачу: мне не вредно.

Тем временем она с нежной настойчивостью отодвинула подушку в сторону и увидела, что зеленая повязка вся измята и запятнана следами от нескольких жарких слезинок – они рассказали ей о том, какой горькой оказалась для него новость. Мак ощутил ее сострадание, однако не поблагодарил, он ведь был мальчиком; он только сел рывком и объявил, пытаясь рукавом курточки стереть с лица предательские капли:

– Да ты не переживай; слабые глаза всегда слезятся. Все хорошо.

Но Роза, вскрикнув, перехватила его руку:

– Не дотрагивайся до глаз грубым шерстяным рукавом! Ложись, и дай я их промою;