…и свет этот странен был тем, что окно едва светилось. Словно кто-то зажег у стекла зажигалку, и не собственно свет, а тепло освещало окно.

Держа автоматы наготове, мы приблизились к дому. Дела складывались таким образом, что ничего другого, кроме знакомства с его обитателями, не оставалось. У нас не было другого выхода.

Приоткрыв дверь, я вошел. Следом за мной, спина к спине, — контролируя улицу, протиснулся Мазурин.

Увиденное меня умилило. Несмотря на то, что руки у меня чуть тряслись от волнения, — я теперь, видимо, в любое помещение буду заходить с трепетом, я опустил автомат и облегченно выдохнул.

У стены молодая женщина в платке качала колыбель. У печи стоял шест с вилкой, в которую была вставлена лучина. Она-то и горела, заливая окно сонным светом. Когда я вошел, женщина перестала петь.

— Тятя… — беззащитно прошептала она. — Свои…

Из-за печи с двустволкой в руках появился высокий мужчина с черной бородой. Лет ему было под пятьдесят, я привык угадывать возраст пациентов почти безошибочно, но в бороде его не было и намека на седину.

Из-за спины его выглядывала крупная женщина — я видел только ее лицо, но и этого было достаточно, чтобы понять — ростом она чуть пониже мужа.

— Здравствуйте, — сказал я и почувствовал, как сильно изменился мой голос всего за один день. Он стал приглушенным и настороженным. Словно это «здравствуйте» произнес кто-то другой, стоявший рядом. — В деревне есть немцы?

— А где сейчас нет немцев? — так же осторожно и почти утверждающе произнес мужик.

— Нам нужно укрыться, — сказал Мазурин. — И, если возможно, поесть.

Мужик поставил ружье за печь. Кивнул бабе, и та засуетилась. Очень скоро мой рот стал наполняться слюной. Крынка с молоком, картошка, огурцы, помидоры… Стараясь не разбудить дитя, тетка накрывала стол с поразительной быстротой. Когда появилось сало, у меня закружилась голова. Всю дорогу я видел перед собой кусок холодного вареного мяса. Не понимаю, почему не котлета дымящаяся, не шашлык, а именно — холодное мясо. Видимо, в голове работал какой-то механизм, и даже при производстве фантазий он ориентировал мои представления на некую логику. Откуда ночью в крестьянском доме могло появиться горячее мясо? Но мяса здесь не было никакого. Мясо на столах деревенских дымится в конце ноября — декабре, когда режут скот.

Наевшись досыта, я понял, как сильно устал. И сразу заболело все — и бок, сожженный электричеством (я косо посмотрел на Мазурина, не могущего остановиться и жующего картофелины, — он так ел, что казалось — он жует, а не глотает), и плечи, и нога, подвернутая во время артналета неизвестной батареи.

— Нам нужно укрыться и переждать несколько дней, — сказал наконец капитан. — Красная армия погонит врага назад, и тогда мы выйдем. А сейчас мы окружены.

Мужик молчал и чесал бороду. Кажется, прием на временное хранение двоих москалей не входил в его планы.

— Чердак — надежное укрытие?

— А что — чердак? — промычал мужик. — Чердак как чердак… что его хвалить…

— Может, сеновал, загон? — продолжал разведку Мазурин.

— Может, и сеновал…

— А может, ты недослышишь? — делая последние жевательные движения, проговорил чекист. — Или недопонимаешь обстановки? Два командира Красной армии, два коммуниста, советских человека просят у тебя помощи. А ты сидишь и чешешь репу.

Я покосился на Мазурина. Из всех розданных им определений ко мне подходило только «советский человек».

— А шо я могу сробить? Немцы придут, забьют всю родню…

— Так, значит, Красную армию ты встречаешь с оружием, а немцев — боишься? — заводился Мазурин, как и я, чувствуя, что нашему ночлегу здесь не очень-то рады.

— Дозвольте нам только переночевать у вас и набраться сил, — вмешался я. — И если есть, покажите мне все лекарства, что имеются в вашем доме. Мой друг не перенесет еще одной ночи в лесу.

— Тятя…

Посмотрев на молодую мать, я заметил слезы в ее глазах. Круглолицая, румяная, она выглядела простушкой. Чиста и малословна, я сразу распознал в ней сноху. Чувствовалась в этой хате атмосфера, когда хозяин всегда суров и серьезен, но немаловажно для него мнение тех, кто живет в его доме. Назвав его «Михайлой», баба проронила что-то насчет того, что «и наш тоже вот так где-то». По-видимому, это решило исход дела.

— А оставайтесь, кто против? — нехотя выдавил мужик. — Лезайте на чердак, жинка щас туды воду закинет.

Пахло прелым сеном и березовыми вениками. Исполняя волю хозяина, мы зарылись в душистый ворох прошедшего лета. Сверху на сено хозяйка набросала тряпок. На случай скорого бегства мне (не Мазурину, которого по понятным причинам мужик невзлюбил сразу) была выдана холщовая сумка. Помимо завернутого в чистую тряпку куска сала в ней находились еще вареные картофелины — штук десять, несколько огурцов и буханка хлеба. Теперь все выглядело привычным и естественным, хотя еще час назад простая горбушка выглядела Сталинской премией. Мазурин, перевязанный мною хозяйскими тряпками, мгновенно уснул. Я держался и размышлял, что делать дальше. Этот ночлег задержит нас на несколько часов. Об укрытии на несколько дней Мазурин говорил впустую, — оставшись, мы бы задержались здесь навсегда. Решение пробиваться к своим никто не отменял, но мы оба чувствовали, что сил нет…

Когда забрезжил рассвет, я приоткрыл глаза. Что-то еще кроме пробивавшихся сквозь прорехи в крыше солнечных лучей встревожило меня. Осторожно пробравшись под сеном к навесу из слег, к самой стене, я прильнул к щели.

Все, что жило во мне ранее надеждой и что придавало сил, умерло в один момент. В деревню входили, ломая ветхие заборы и вспахивая земляные дороги, немецкие танки. Они, судя по скорости, останавливаться здесь не намеревались. А вот моторизованные подразделения немецкой пехоты, состоящие в основном из мотоциклистов, въезжали во дворы и глушили моторы. Немцы спешивались и трусцой разбегались по всем строениям, где были двери.

Мимо избы Михайлы без визга промчался розовый, с испачканным навозом боком поросенок.

— Мазурин!.. — прикрикнул я.

Он уже не спал. Глядя на меня и понимая, в чем дело, он лишь вопросительно кивнул.

— А ничего хорошего, — сказал я, ища под сеном автомат. — Немцы.

Во двор дома, где мы схоронились, въехало сразу два мотоцикла. Михайло — теперь это было видно по двору, был зажиточный мужик. Загон для крупного рогатого скота, для овец, избушка с насестом для кур, совмещенная с овчарней, — все это предстало теперь в дневном свете и выглядело по-кулацки вызывающе. Между тем дом выглядел уныло, и это наводило на мысли, что расчетливый ум мужика заставлял его сначала обустраивать дело, а уже потом — удобства. Здесь было чем поживиться. Соскочив с мотоциклов, немцы первым делом выяснили, есть ли кто в доме, помимо хозяев. Не найдя никого лишнего, вышли во двор. Кто-то уже резал овцу.