Ален улыбнулся в ответ на ее невысказанный вопрос:

— Да, Флер, я вижу тебя! И этим я обязан Селестин. В тот вечер она задержалась в моей комнате ровно настолько, чтобы выслушать мое мнение о себе, и тогда же я решил, что ничьи руки, кроме твоих, не станут обнимать меня, ничьи губы, кроме твоих, не станут меня целовать. Поэтому, как только я убедился, что maman вне опасности, я поехал в ваш английский госпиталь. Так что, дорогая, у меня есть алиби — я был не в Париже! — поддразнил он ее.

Флер была так потрясена, что не могла произнести ни слова. Она целовала Алена в веки, губы, упрямый подбородок, вихор на макушке. Целовала, целовала и плакала от радости.

— Скажи, что ты любишь меня, Флер.

— Я всегда любила тебя, Ален.

— Всегда? А разве не ты сказала, что вышла замуж за слепого по расчету?..

— А ты, глупый, поверил?..

— Нет, любовь моя, клянусь! Я был зол — а это совсем другое дело! Я вымещал на тебе отчаяние собственного несчастья, безнадежность своего положения, физическую и психологическую ущербность… Бесился и ревновал к Луи! Но ничто не могло сравниться с тем безумием, которое я испытал, когда подумал, что могу потерять тебя. Я любил тебя всегда, и буду любить до гробовой доски…

Их губы, трепещущие от страсти, встретились, Ален так крепко обнял ее, что порвалась тоненькая цепочка, и голубой медальон упал с груди. Так он и лежал, забытый, на полу, потому что слова, выгравированные на его внутренней стороне, утратили свою силу. Теперь — рядом и вместе навсегда!

КОНЕЦ