Саша приподнялся – да это Игорь!

Вот он натянул штаны, сдернул с куста свою рубашку, майку, подхватил сандалии и помчался по берегу прочь, пинком отшвырнув попавшийся на пути термос.

– Эй, ты! А где Женя?! – крикнул Саша, приподнявшись.

– Отвяжись со своей чокнутой! – проорал Игорь и скрылся за увалом.

Саша вскочил, суматошно огляделся – и сразу увидел Женю. Она стояла по пояс в воде спиной к нему и смотрела на широкий амурский разлив.

– Женька! – позвал Саша, но она не оглянулась.

– Ну и не надо, – проворчал Саша и вдруг почувствовал, что ему хочется есть.

Наверное, оттого, что сильно перенервничал.

Развернул пакет с бутербродами, которые приготовила им с Женей Тамама.

– Женька, иди сюда, поешь! – крикнул он, однако девушка по-прежнему стояла спиной к нему.

«Чего она там мокнет?» – ломал голову Саша, осторожно приблизился к воде – и вдруг всё понял.

Даже голову заломило от этого понимания…

Вернулся, поднял с песка полотенце, отряхнул его и побрел по воде к Жене.

– На, держи! – набросил Саша полотенце на ее дрожащие плечи. – Выходи на берег, простудишься. Я пойду немного пройдусь, так что ты переодевайся спокойно.

И пошел обратно, изо всех сил всплескивая ногами воду, чтобы не слышать, как плачет Женя.

Но, едва ступив на песок, кинулся по следу Игоря.

Шумная пьяная компания преградила дорогу. Потом еще одна. Саша метался туда-сюда, но Игоря нигде не было видно.

Может быть, уехал уже? Одна за другой отчаливали моторные лодки, шедшие на правый берег. Лодочники на таких вот групповых поездках срубают немалые денежки, потому что не все хотят ждать коллективного возращения, предпочитают вернуться в город раньше.

Вдруг Сашу словно кольнуло – перестал метаться, замер с закрытыми глазами, будто слушал какую-то подсказку. Наконец открыл глаза и пошел туда, где подремывали над своими инструментами оркестранты.

А вот и Игорь… Стоит около буфетчицы и уговаривает ее принять у него мокрый червонец. Ну да, штаны просохли, а купюра, которая была в кармане, – нет. Слиплась, съежилась…

Наконец буфетчица сжалилась: выдала ему бутылку пива и даже сковырнула крышку открывашкой.

Игорь припал к бутылке, но чуть не подавился, увидев Сашу, который стоял и смотрел на него исподлобья.

– Чего вытаращился? – буркнул Игорь, откашлявшись.

– Что ты с Женькой сделал? – крикнул Саша.

Игорь захохотал было, но перехватил бешеный Сашин взгляд и зло оскалился:

– Она меня там чуть не прибила! Понимаешь?! Сначала повисла на мне, как последняя, а потом, когда попользовалась, отпихнула, будто я ее насиловал! Заорала: «Уходи!», поцарапала меня, вон, видишь? – Он показал Саше окровавленную щеку. – В кровь изодрала – и удрала. Наверное, думала, я ее ловить буду. Больно надо! Ну, потянуло… на минуточку. Сам небось знаешь, как это бывает. Кажется, если не получишь эту бабу, то сдохнешь. А после всего и видеть ее неохота. У меня и с Алкой так же было. Только мы с ней хотя бы неделю валандались, а твоя через минуту надоела!

– Сейчас убью! – взревел Саша, бросаясь на Игоря, но замер и даже чуть не упал: кто-то с силой рванул его сзади за плечо.

Обернулся – вдали стояла Женя, уже одетая в платье.

– Не пачкайся, он того не стоит, – сказала негромко.

– Ага, как со мной на песке валяться, так я стоил, а теперь… – начал было Игорь, но вдруг выронил бутылку и повалился на спину, схватившись за покрасневшую щеку.

– Что-то тебя и ноги не держат, и из рук все валится, – ухмыльнулся Саша и, повернувшись на пятках, пошел к Жене.

Шел и шел… не меньше полукилометра, такое ощущение. Но как он мог слышать ее голос? Как мог видеть ее так отчетливо? И как она могла ухитриться дернуть его за плечо, а потом выбить бутылку из рук Игоря и отвесить ему пощечину?!

Впрочем, попытки разгадать все эти странности внезапно перестали волновать Сашу. Да какая вообще разница, как и что она делала? Жаль, что остановила Сашу, он с огромным удовольствием наподдал бы Игорю сам!

Горький, 1946 год

С первого взгляда Егоров понял, что не найдет здесь никого из тех, кого ищет. И не в том дело, что стены дома, прежде аккуратно побеленного и покрашенного, облупились и обветшали, не в том дело, что утыкан сухими будыльями огород, прежде ухоженный. Когда раньше Егоров приходил сюда, ему что-то потаенно-родное отзывалось в самой атмосфере, окутывавшей этот дом. Он знал, что ему здесь рады. А теперь дом стал чужим. Конечно, Ольга погибла, конечно, Тамара посторонний человек ему, но дети… Вся душа его тянулась к ним, о них он тосковал все эти годы вынужденной разлуки, когда не имел ни малейшей возможности не то что помочь им – даже подать весть о себе, а главное, узнать, как они выжили в годы войны, каково им теперь.

Саша и Женя родились в тридцать седьмом, значит, теперь им по девять лет. Они не виделись с 1942 года. Вспомнят ли они его?

Но чем дольше Егоров смотрел на дом, тем отчетливей убеждался, что здесь уже некому его вспоминать…

И все же стукнул в калитку.

Брякнул колокольчик, однако на крыльцо никто не вышел и не выглянул из окна.

Никого нет. И спросить об их судьбе не у кого.

Вдруг за спиной раздался женский голос:

– Ищете кого?

Егоров обернулся.

Немолодая сгорбленная женщина в телогрейке, клетчатом платке и стоптанных сапогах держала на веревочке белую козу.

– Ах, батюшки! – воскликнула она, вглядываясь в его лицо. Вид у нее сделался растерянный и даже ошеломленный. – Да ведь это вы, никак?! Извиняйте, запамятовала вашу фамилию. Это же вы ли у Васильевых квартировали да Олю помогали хоронить? Постарели-то как… Словно десять лет минуло!

Егоров кивнул, подавляя желание прижать руку к груди, – так вдруг стиснуло сердце. Да уж, всякий день его жизни в минувшие годы был переполнен волнениями, да еще какими! И среди них не последнее место занимала неутихающая тревога о судьбе этой семьи, этих детей, известий о которых у него не было так давно.

И воспоминания о том дне, когда он помогал хоронить Ольгу Васильеву…

– Меня зовут Дмитрий Александрович Егоров, – протянул он руку, и женщина, обтерев ладонь о затрапезную юбку, подала ее смешной лодочкой.

– А я Аграфена Ивановна Клямзина, – представилась она. – Только меня тетей Груней все как один кличут. Не помните меня? Соседи, Васильевы, у меня молоко козье брали. Сперва для Асеньки, жены Василь Василича, потом, когда Женечка у них появилась, – для нее, а когда Сашку в сорок первом привезли, Олечка и Тома уже побольше покупали: для обоих детей. Хорошие были соседи, жаль, что с ними судьбина так распорядилась. Одни поумирали, другие уехали…