сегодня собиралась выбраться в город за покупками. – А что еще говорить? Вряд ли она мне верит.

– Ничего страшного. Я просто хотела сделать подарок Эйвери.

Следовало бы предложить ей еще что-нибудь, но я не могу, поэтому занимаю ее разговором, больше мне ничего не остается.

– Хорошая погода сегодня, – начинаю я.

Так и есть. Сегодня солнечно, под стать моему настроению впервые за много месяцев. Днем по-прежнему можно носить легкую кофту, а по ночам холодно, и я знаю, что близится зима, но грудь распирает от надежды на скорый побег.

Кора болтает о всякой всячине, о которой, увы, я не имею возможности беспокоиться: о системе контроля веса, о новом органическом кошачьем корме для местной уличной кошки по имени Люцерна. Эйвери начинает ворочаться. Кора взволнованно подносит пальцы к губам и улыбается так, словно никогда раньше не видела ребенка и испытает физическую боль, если не сможет к нему прикоснуться.

Дочь радостно просыпается, моргает, глядя на нас, и потягивает ножки. Кора смотрит на меня.

– Можешь дать ей игрушку, – говорю я, и Кора весело дергает плечами, берет плюшевого осьминога и садится рядом с Эйвери на кушетку.

– Привет, милашка, – воркочет она, а Эйвери гулит и протягивает ручки к мягкой игрушке.

– Это тебе. Как мы его назовем? – спрашивает Кора и щекочет ступню Эйвери.

Я вижу открытую сумку Коры рядом с опустевшим креслом. Мои щеки вспыхивают от стыда при одной мысли о краже у самой милой женщины на планете. Я обязательно все верну. Если б она знала, почему я так поступаю, то не стала бы меня винить, успокаиваю себя. Мне нужно всего десять долларов, чтобы добраться до города. Но как? Я же не могу попросить ее войти в дом, отнести Эйвери или еще что-нибудь. Тогда включатся внутренние камеры, они реагируют на движение. Так я все испорчу.

– Кажется, кому-то нужен свежий подгузник. Ты пописала? Точно, так и есть, – говорит она так, будто разговаривает со щенком, а не с ребенком, но Эйвери это нравится.

Кора даже не спрашивает меня, просто достает чистый подгузник из сумки с игрушками и детскими принадлежностями, которая стоит у входной двери, и берет все в свои руки.

Я делаю вид, что прибираюсь, хватаю бутылочку Эйвери и несколько игрушек, а потом сажусь в кресло Коры.

– Ты не должна этим заниматься, – говорю я.

– Я обожаю помогать, особенно с детьми, – отвечает она, а я заглядываю в ее сумку.

Сердце колотится так громко, что, наверное, его слышит даже Кора. Она начинает рассказывать про свою дочь в детстве, но я слышу только собственный пульс и, не сводя взгляда с ее спины, медленно запускаю руку в сумку и вытаскиваю кожаный бумажник.

– Это было еще до того, как появились все эти блоги для мамочек, так что… – продолжает она.

Кора слегка поворачивается, пытаясь найти, куда бы выбросить грязный подгузник, и я вскакиваю, пряча бумажник.

– Я возьму! – практически кричу и беру подгузник, потом быстро поворачиваюсь спиной, вытаскиваю двадцатку (больше там ничего нет), делаю несколько шагов к мешку для мусора и сую туда подгузник. Затем возвращаюсь к креслу, с бумажником под кардиганом, и опять сажусь.

Кора подхватывает Эйвери.

– Так ведь лучше, правда? Точно лучше, – улыбается она.

Наверное, я бледна как привидение. Черт, черт, черт! Кора сидит на краю кушетки, покачивая Эйвери на коленях.

– Ее пинетки, – бормочу я, отчаянно надеясь, что Кора развернется, а не просто протянет руку и подберет их с пола, куда Эйвери их сбросила.

– Пинетки! Да, милая, сейчас прохладно, верно?

Она поднимает Эйвери, кладет ее обратно на кушетку и надевает на нее крохотные, связанные крючком пинетки с мордочкой кролика, а я кидаю бумажник в сумку и выдыхаю. Я так отчаянно задержала дыхание, что заболели легкие.

Я выдыхаю и смотрю, как нежно Кора общается с Эйвери. На секунду мне кажется, что я нашла человека, которому можно доверять. В одно безумное мгновение мне хочется спросить ее, не присмотрит ли она за Эйвери ненадолго. Изображение на камере застыло всего минут двадцать назад. Если за час я успею доехать до города и вернуться, Лукас решит, что мы всего лишь чуть дольше спали, и это не вызовет у него подозрений. Пока он ничего не заметил. Возможно, это мой единственный шанс. За двадцатку я могу взять такси, что гораздо быстрее, чем на автобусе, и без Эйвери тоже гораздо быстрее. Нет, это не безумие. Надо попытаться.

– Ты определенно ей нравишься, – начинаю я, и в глазах Коры вспыхивает гордость или что-то похожее. – Ты не могла бы недолго присмотреть за ней, ну вдруг? – нервно спрашиваю я.

– Конечно! – почти кричит она, не задумываясь ни на секунду.

– Мне не хотелось бы тебя утруждать, – произношу я из чувства долга.

– Я с радостью!

– Только туда и обратно, буду через час.

На лице Коры отражается смесь удивления и разочарования, если такое возможно. Могу себе представить: она ведь думает, что я способна выходить из дома, только не хочу этого делать ради нее. Но у меня нет времени об этом беспокоиться.

– Конечно, – соглашается она.

– Буду через час, а то и меньше.

Я смотрю вслед Коре, которая идет к своему дому с Эйвери на бедре и огромной детской сумкой, перекинутой через плечо. Надеюсь, я могу ей доверять. Надо действовать быстро. Пойду прямо в том, что на мне сейчас. Сначала одной рукой, осторожно, чтобы не засекла камера, задвигаю тарелку вместе с конвертом из автоцентра под входную дверь. Затем, убедившись, что Кора не видит, обхожу дом сбоку. Я не могу идти по улице – там меня могут заметить и расскажут Лукасу. Я направляюсь в сквер за домом. Там пусто, не считая молодой мамочки, с которой я не знакома, качающей ребенка на качелях. Я бегу через парк до самого шоссе.

Поверить не могу, что делаю это. Поверить не могу, что бросила Эйвери. Ничего страшного, твержу себе. Сосредоточься. У меня нет телефона, чтобы заказать «Убер», а поймать такси в этом квартале не так-то просто. У меня нет на это времени, и иду обратно по тротуару, загораживая ладонью глаза от солнца. Я ищу какое-нибудь такси, но ничего не вижу, поэтому поднимаю вверх большой палец. Может, меня убьют, но выбора нет. И все же в разгар дня на оживленной улице меня, скорее, подбросят, чем убьют.

Вскоре останавливается машина. Конечно же, за рулем мужчина средних лет.

– Здрасте, – хмыкает он, открывая пассажирскую дверцу.

Машина – «Пассат» девяностых годов; водитель сметает с сиденья пустые пивные