такое… желание? Наверное, только так это и можно назвать. И я стыжусь своих чувств.

Честно говоря, мне кажется, в последнюю неделю я веду себя как нервный маньяк, и не могу представить, каким образом Финн способен не только предать меня, но и не подать виду и вообще вести себя как ни в чем не бывало. Я ведь не сделала ничего плохого, но все равно веду себя по-другому. Мои подозрения никогда не основывались на переменах в его поведении или на интуиции; это всегда были голые факты, вроде следов губной помады на окурках или «Выпить с К». Если он мне изменяет, у него очень хорошо получается это скрывать. Но собственные странные чувства в последние дни наводят на мысль, что, возможно, он и правда честен. Если от одних только фантазий я испытываю такое чувство вины, несомненно, от непосредственно измены он начнет вести себя совсем по-другому. Будет стараться загладить вину, станет параноиком – точно не знаю, но что-нибудь обязательно произойдет.

Когда Эйвери начинает уставать от пианино и капризничать, я замечаю, что после ухода Джорджии прошло уже почти два часа. Гораздо больше, чем я предполагала, и мне на ум приходит Пейдж – с каким удовольствием она подержала бы на руках эту милую малышку. Надеваю на Эйвери шапочку и пинетки, а потом понимаю, что у меня нет номера Джорджии и я не смогу сообщить ей, что ушла в дом на другой стороне улицы. Я пытаюсь найти маркер, чтобы оставить записку на ее двери, но не нахожу и тогда ищу в телефоне номер Лукаса. Он есть у меня в контактах с тех пор, как Лукас сюда приехал, и я отправляю ему просьбу передать Джорджии, что она может забрать Эйвери у Пейдж и Гранта, когда вернется.

Я даю Эйвери печеньку, которую она жует, пока мы переходим через дорогу к Пейдж.

– Тук-тук, – говорю я, открывая деревянную калитку сбоку от дома, и поднимаю Эйвери повыше на бедре, идя по мощеной дорожке заднего двора.

– Привет, Кора, – отвечает Пейдж, не поворачиваясь, и я сажусь напротив, с Эйвери на коленях.

Когда Пейдж видит нас, у нее отвисает челюсть. Она указывает на Эйвери.

– У тебя ребенок, – ровным тоном произносит она.

– Это Эйвери, дочка Джорджии.

– Почему она у тебя?

– Я присматриваю за ней, пока нет Джорджии. Правда она совершенство?

– Я думала, Джорджия затворница. Куда она пошла? – спрашивает Пейдж.

Я морщу губы и закатываю глаза.

– Может, это просто слухи, которые нам не следует распространять.

– Ты ведь сама мне это сказала, – возражает Пейдж.

– Ну, в общем, вот, – говорю я, сажая Эйвери ей на колени.

Я уверена: Пейдж возмутится и с раздражением отдаст малышку обратно, но она этого не делает. Она держит Эйвери лицом к себе и слегка покачивает. Девочка улыбается ей, пытаясь схватить ленту на конце болтающейся косы. Пейдж вынимает ленту и позволяет Эйвери ее взять. Мне машинально хочется оттащить малышку, объяснив, что это опасная забава, но я не делаю этого. Только смотрю, как они играют: Пейдж осторожно оттягивает косичку двумя пальцами, а Эйвери тянет со всей силы, сжав ее в кулаке. На мгновение мне кажется, что в глазах Пейдж блестят слезы. Я не знаю, что сделала: нечто ужасное, приведя малышку в дом Пейдж, где больше нет ее собственного ребенка, или нечто хорошее, доставив ей радость.

– Позавчерашний прием был отличным. Я рада, что ты выбралась, – говорю я.

– Ага.

Вот и весь ответ.

– В общем, я тут подумала, ну, знаешь, может, вся эта наша идея была не очень.

– С чего вдруг такая перемена? – спрашивает Пейдж, по-прежнему сосредоточенно играя с Эйвери.

– Ну, ты ведь две недели за ним следила, и ничего. Наверное, мы уже получили ответ.

– Конечно, дело твое, но две недели – это немного. Если он не обманывает тебя сегодня, это еще не значит, что ничего не было или что я не застукаю его, если продолжу наблюдать.

– Я знаю. Просто… Мне кажется, он доказал свою честность, и теперь провинилась я, а не он.

– Слушай, тебе ведь это ничего не стоит, если только я его не застукаю, так? Я еще не сделала последнюю попытку поймать его в ловушку. По-моему, нужно больше времени, чтобы вся затея не стала для него очевидной, но дело твое, поступай как знаешь, – говорит она, вставая вместе с Эйвери на бедре.

Пейдж берет плед с террасы и расстилает его на траве. Потом кладет на него Эйвери, а Кристофер семенит к ним. Пес обнюхивает малышку мокрым носом, та радостно визжит, и мы с Пейдж смеемся. Кристофер наматывает несколько кругов, а затем ложится и кладет голову на ногу Эйвери.

Я рассеянно глажу его по голове. Может, мне просто хочется задержаться в этом безопасном мгновении, где я приложила все усилия, чтобы выяснить, не изменяет ли Финн, и он оказался невиновен. Мне хочется держаться за доказательство его любви ко мне, думать, что это я ошибалась и теперь могу двигаться дальше, не цепляясь к мужу по пустякам. Могу отбросить подозрения и перестать ненавидеть себя, чувствовать, что недостаточно хороша. Мы можем быть счастливы.

Когда-то давным-давно мы спонтанно поехали ночью в Национальный парк Титон [11], чтобы встретить рассвет в пикапе Финна. Мы пили кофе на заправке и разговаривали до хрипоты. Когда мы только окончили колледж, то присоединились к забегу на пять километров, как некоторые вваливаются на вечеринку. Мы просто начали бежать вместе со всеми только ради бесплатного крафтового пива и вечеринки на финише. Я смотрела на Финна в роли Яго в постановке «Отелло» в театре «Шорсайд», а он приходил на все игры моей софтбольной команды «Фокстрот». Мы ели манговый мусс с шоколадным сердечком внутри в уличном кафе во Флоренции и занимались любовью в маленькой гребной лодке на озере, название которого я не помню, когда приезжали к его родителям в Висконсин. Он купил мне наперсток с гравировкой в маленьком сувенирном магазинчике, и я до сих пор храню этот подарок. Мы были влюблены. У нас были идеальные отношения. Я хочу это вернуть.

– Наверное, эта затея становится немного безумной, и я рада, что этим занимаешься ты, а не частный детектив. О чем я только думала? Я ведь доверяю Финну. Я не должна была так поступать. И чувствую себя… виноватой.

– Если ты хочешь все прекратить, то конечно, Кора. Ничего страшного.

– Естественно, я заплачу за потраченное время. Пожалуйста, позволь, – говорю я, но прежде, чем она успевает ответить, мы слышим