Створки дверей сами собою захлопнулись перед носом ошеломленной Орис, и Гамуэль велел себе выкинуть ее из головы. Нет, вряд ли она чем-то оскорбила Пророка: просто у господина возникла некая мысль, которую он почел за лучшее обсудить с Гамуэлем наедине.

Вот только о чем может пойти речь, жрец даже не догадывался.

Златокудрый юноша ждал его не на изящной покойной кушетке, где нередко отдыхал, а прямо посреди зала. Странно, однако в осанке, в позе Пророка не чувствовалось обычного умиротворения. Будь это кто-то другой, Гамуэль решил бы, что стоящий перед ним чем-то весьма озабочен. Заложив руки за спину, Пророк с нетерпением следил за жрецом, быстрым шагом спешащим к нему.

Гамуэль преклонил перед Пророком колено и, покаянно склонив голову, пробормотал:

– Прости мое нерадение, о великий Пророк! Я старался мчаться, как ветер, но потерпел неудачу…

– Все мы не без греха, сын мой, – отвечал блистательный юноша, – но, впав в грех, стремимся как можно скорей искупить его, не так ли?

– Искуплю! Всем, чем смогу, искуплю, клянусь!

Пророк легонько коснулся его плеча, и Гамуэль поднял взгляд.

– Ты многое умеешь, Гамуэль. Ты повидал жизнь в великом множестве ее проявлений, сколь ни короток отпущенный людям жизненный срок.

– Да, разными мне… путями довелось побродить, – согласился жрец.

Вспоминать о былых своих подвигах он не любил – особенно о совершенном за годы солдатской службы, а порой и наемничества.

– Быть может, некоторые из этих путей и вели прочь от света, однако многому тебя научили. Благодаря им, ты стал тем, кто ты есть.

Слова господина растрогали Гамуэля, до сих пор стыдившегося кое-каких прошлых дел, неописуемо. Каждый день он старался прожить так, как учит Пророк, и житие Пророка служило ему примером.

– Встань же, дитя мое.

Жрец повиновался.

Пророк смерил его исполненным гордости взглядом.

– Итак, добрый мой Гамуэль, некогда ты был весьма искушен в воинском ремесле.

– Мрачное то было время. До сих пор стараюсь забыть о нем, но…

Тут он, наткнувшись на укоризненный взгляд господина, осекся и вновь склонил голову как можно ниже.

– Обман не доведет до добра, – негромко заметил Пророк. – Ты ведь по-прежнему упражняешься у себя, в личных покоях, с оружием, а после молишься о даровании мною прощения. Ты – все еще воин до мозга костей, точно такой же, каким был в день нашей первой встречи.

– Я… я… прости!

– За что? У Собора имеются инквизиторы. Неужто они настолько несхожи с тобой?

– Господин, – откликнулся широкоплечий жрец, изо всех сил стараясь сохранить достоинство, – ты же знаешь, что натворил я, будучи… воином. Грехи мои тяжелее грехов всех инквизиторов, и стражей, и офицеров, вместе взятых!

– И все же ты – здесь, близ меня, не так ли?

– Так… но чувствую себя недостойным этого чуда…

Пророк одарил жреца лучезарнейшей из улыбок.

– А хотел бы ты чувствовать себя куда достойнее? Хотел бы проявить себя передо мною, как никто иной?

Теперь Гамуэль понимал, отчего был призван к Пророку один. Пророку угодно поручить ему нечто особое! Глаза жреца заблестели. О такой чести он не мог и мечтать.

– И жизнью, и даже душой пожертвую, если потребуется!

– Как тебе и надлежит, дитя мое. Такой исход вполне, вполне возможен. Дело отнюдь не из легких. Я должен быть твердо уверен, что ты завершишь его любой ценой.

– Клянусь, меня ничто на свете не остановит! Ничто! Только скажи, что я должен исполнить!

– Я, – безмятежно, сложив перед грудью ладони, ответил Пророк, – дарую тебе шанс совершить славный подвиг, своею рукой избавив мир от великого грешника, Ульдиссиана уль-Диомеда.

Несмотря на прямоту его выражений, Гамуэлю потребовалось несколько секунд, чтоб ухватить их суть. Но стоило ему понять, в чем состоит поручение, на лице его отразилась фанатичная целеустремленность.

– Я принесу тебе его голову!

– Его гибели вполне довольно. Ты умел и в обращении с чарами, коим я тебя выучил, и, что еще важнее, во всем, чему был научен жизнью.

Просияв, Гамуэль выпрямился во весь рост.

– Считай дело сделанным, господин! – воскликнул он, однако тут же кое в чем усомнился. – Прости мне этот вопрос… но ведь мы с Орис давным-давно предлагали нечто подобное, и ты не позволил…

Нестареющий юноша благосклонно кивнул.

– Ну, а теперь позволяю.

Для особы столь преданной Пророку, как жрец, этого ответа оказалось вполне довольно. С низким поклоном Гамуэль коснулся губами его руки.

– Будет исполнено, господин.

Опустив голову, он не заметил, как закаменело юное лицо Пророка.

– Да, Гамуэль, и я позабочусь об этом. Я позабочусь…

* * *

Мендельн, как мог, помогал Серентии вести эдиремов к великому городу, но понимал: дойди дело до разногласий, подчинятся они ей, не ему. Впрочем, это его устраивало вполне: не привык он как-то армиями командовать.

В первый день никто им препон не чинил. Деревни, лежавшие на пути, опустели еще до их приближения, и этому Мендельн был только рад: тем меньше шансов, что пострадают невинные да непричастные. Однако он понимал: скоро положение переменится, ведь столицы-то перед их приходом никто не оставит. В столице найдется немало тех, кто всеми силами постарается истребить эдиремов…

Впрочем, дела обернулись так, что идти ради первого столкновения до самого стольного града им не пришлось. Путь эдиремам преградил отряд конников числом в добрых сто человек, на взгляд Мендельна, собранный из двух или трех отрядов поменьше. Мрачнолицые, очевидно, прекрасно осведомленные, насколько уступают противнику в численности, отступать они, однако же, не собирались.

Капитан их, совсем как в тот раз, в день встречи с мастером Фахином, потребовал, чтоб эдиремы повернули назад.

– Мы никому не желаем зла, – отвечала Серентия, не слишком скрывая, что требование капитана, с учетом всех обстоятельств, полагает нелепым. – Лучше уступите дорогу добром.

Однако отряд кеджани остался на месте.

– Властью, вверенной мне верховными правителями великой столицы, приказываю вам разойтись либо сдаться и следовать всем моим указаниям! – снова потребовал офицер.

В передних рядах загремел издевательский хохот Йонаса и еще кое-кого из эдиремов. Сама Серентия тоже насмешливо заулыбалась.

Встревоженный, Мендельн поспешил выйти вперед.

– Беспокоиться тебе не о чем, капитан. Позволь, я…

Один из солдат взлетел в воздух, точно выбитый из седла порывом ураганного ветра, и под смех эдиремов мешком рухнул наземь.