– Все они шлюхи, – поддержал бородатого Лерыч, закурил с травой и Паше посмолить дал. – Кури, горемыка! Оттянись на полную.

Паша не гордый. Сам не просит, а коль дают, не отказывается. И душа болит по прошлому, хочется выговориться.

– Раз приходим с ней в ресторан. В «Уралочку». Так, ничего ресторанчик. А я ее уже драл вовсю. Ох, Лерыч, не знаешь ты, как она трахалась. В постели – зверь. Мертвого расшевелит. Ни от чего не отказывалась. Ты только не подумай, будто я серьезно с ней. Но прикипел. И вот сидим в ресторане. Выпивка, закусочка, все как полагается. Танцы, шманцы. А там какие-то спортсмены гуляли. Сидят четверо козлов без баб. А шишки, видать, чешутся. И вот вижу я, один на мою Таньку глаза пялит. Рожа здоровая. Того и гляди, прямо здесь натянет Танюху мою. Раз пригласил потанцевать. Другой. А потом я сказал – хватит.

– Правильно сказал, – одобрил Лерыч. – Надо было еще тому по моргалкам врезать.

Паша кивнул башкой, словно боднул Лерыча.

– И врезал, – похвалился он, рубанув кулаком воздух. – Еще как врезал. Когда он опять подошел. Взял графин со стола и по кумполу ему. – И вздохнул зэк: – Жалко.

Лерыч не понял:

– Его?

Паша помотал башкой.

– Водку жалко. Так и не допил. Графин вдребезги. Водка по полу растеклась. Этот кабан плюх в нее рожей и лежит. А его козлы вскакивают и на меня. Втроем. Прут напролом.

– В этом случае надо кого-то сделать окончательно, – посочувствовал Лерыч, зная, как бы поступил он.

– Ну вот и я так же подумал. Схватил со стола вилку и всадил одному под ребро. По самую рукоять. Мне срок и повесили.

– А баба тут при чем? – не понял Лерыч.

Паша еще сунул морду в пакет, вдохнул пару раз, потом сказал:

– А при том. Мать мне написала, когда я уже здесь был. Танька, сука, за того козла замуж выскочила. Вот так.

– Которого ты вилкой? Он копыта не откинул?

Паша рукой махнул.

– Вилка – не нож. Ни хрена ему не сделалось. В ребро я попал. Неделю гад в больнице полежал, и все. А она не за него выскочила. А за того, которому я графином заехал по бестолковке. Этот-то оклемался еще до приезда ментов. Снюхался с Танькой. А ей-то все равно, чей хрен мочалить, лишь бы деньги были. У него денег полно. И вот теперь я здесь отдыхаю. А она там, с ним. Борисов его фамилия. На всю жизнь запомню гада. Разве так справедливо? Скажи мне, – зэк чуть не расплакался от обиды за любовь.

– Несправедливо. Надо было прикончить его.

– И прикончу, – разошелся Паша. – Выйду, и хана ему. И ее, суку, на тот свет отправлю.

Потом, перед выходом на свободу, Паша зашел проститься. Даже как-то непривычно было видеть его не в грязной робе, а в чистой одежде. Вроде как и не он это. Вот только борода. Ее хоть на дню по два раза брей.

– Ну бывай, Лерыч. Ты, если чего надо, напиши. Я пришлю, – пообещал Паша на прощание. И ушел.

А Лерычу тоскливо стало. И тоже на свободу хочется. Только еще семь лет ждать этой свободы.

С утра Лерыча вызвали к заместителю начальника колонии по режиму майору Луцику.

В кабинете, кроме самого майора, находился еще гражданский рыжебородый толстячок с улыбающейся сальной рожей.

– Вот что, Безруков, сейчас ты поедешь с Виталием Андреевичем на один объект. Художник ты хороший. Надо кое-что там нарисовать. Он тебе скажет и покажет все. А ты смотри, не подведи нас. Честь колонии, – сделал майор ударение, подчеркивая этим значимость учреждения.

– Не подведу, гражданин начальник, – пообещал Лерыч. Пусть хоть день, да за воротами. Согласен вкалывать на совесть, лишь бы не слышать окрики часовых да злобный лай овчарок.

– Поезжай, – сказал майор. – А вечером Виталий Андреевич тебя привезет.

– Все понятно, гражданин начальник. – Хотя этот Виталий Андреевич с первого взгляда не понравился Лерычу. Морда хитрая, как у вора. И с ехидцей. Но раз начальство приказывает, придется уважать его.

Объектом оказалась церквушка на окраине Рязани. Виталий Андреевич состоял при ней старостой и руководил ремонтом.

– Вот тут подмажешь, – показал он на полустертую фреску. – Потом с иконостасом надо чего-то решить.

– А чего решать, когда вся краска облупилась.

– А вот ты для этого и здесь, чтобы решать. Освежить красочку надо, – по-хозяйски проговорил толстяк.

Несколько раз рыжебородый староста заходил в стоящий рядом дом, в котором жил церковный сторож. И когда он в очередной раз подошел к Лерычу посмотреть работу, зек заметил, что от старосты сильно пахнет водкой.

Толстяк был доволен работой и очень расстроился, когда Лерыч сообщил, что у него кончилась голубая и белая краска.

– Надо в магазин идти, – сказал Лерыч, вытирая кисточки.

Староста озадачился. Самому ехать не хотелось. Выпивши он, еще чего доброго, на гаишников нарвется.

«Послать, что ли, его?» – подумал он про Лерыча и спросил:

– Тебя в город отпускали из колонии?

– А кто ж мне краски покупает?

Рыжебородый староста достал из кармана пятисотку.

– Этих денег, надеюсь, хватит?

Лерыч поспешил заверить добряка:

– Хватит, Виталий Андреевич, – и взял деньги. «Надоело тут краской дышать. Хоть по городу прошвырнуться, на людей посмотреть».

Староста дыхнул на него водочным перегаром, поглядел на часы и сказал:

– Ладно. Будем считать, что у тебя обеденный перерыв. В твоем распоряжении – час.

Давно Лерыч не чувствовал такой свободы. Хоть посмотреть на вольную жизнь. Подышать свободой. На женщин глянуть. Большего тебе, зэк, не позволено.

Лерыч не спешил возвращаться. Подождет староста. Да и дураком надо быть, чтобы все сегодня сделать, а завтра опять за колючкой чесаться. Нет, работу надо растянуть.

Лерыч разменял пятисотку в ближайшей палатке и решил побродить по городу.

Рядом был вокзал, а за ним небольшой, но тихий сквер с лавочками, где можно спокойно посидеть и о жизни зековской подумать.

Под это дело Лерыч купил бутылку водки местного разлива и поллитровую банку болгарских огурцов. Отошел к скверу. После нескольких глотков водки подумал с тоской о свободе: «Может, сделать ноги? И ситуация подходящая. Отсюда до Москвы электричкой добраться – раз плюнуть. Жаль, документов нет». Отхлебывая из бутылки, Лерыч обернулся.

Со стороны сквера к нему подошел солдат в голубом берете, явно намеревавшийся присесть на ту же скамейку, где сидел Лерыч.

Места, конечно, не жалко. Но сейчас хотелось одиночества. А тут этот.

«Десантник долбаный», – покосился на него Лерыч. В Рязани их было полно, как собак.