Женя любила свой университет и его знаменитый внутренний двор с фонтаном. Университет был старинной застройки с так называемыми архитектурными излишествами в виде колонн, балюстрад, фигурных окон, маленьких окошечек и, конечно же, фонтана. Он не был по-современному прост и лаконичен, скорее, наоборот, выглядел поэтично и романтично. Массивная чаша фонтана в виде раскрытого цветка на ножке потемнела от времени, кое-где потрескалась и поросла мхом, от нее веяло тайной века уходящего и материнским теплом, что неизменно привлекало к себе бесшабашную, веселую молодежь. Вот и сейчас фонтан был облеплен студентами.

Университетский двор был широк и просторен, состоял из различных по форме клумб с цветами и асфальтовых дорожек, ведущих от фонтана к многочисленным корпусам. Кроме того, он был прохладен и тенист за счет раскидистых вязов и каштанов, высоких и древних, как и сам университет.

Кафедра психологии находилась на последнем этаже самого дальнего корпуса, была относительно молодой, но уже пользовалась мировой известностью. В студенческих кругах она снискала себе уважение за свой либерализм к студентам, дружелюбие, остроту ума, а еще за неиссякаемый оптимизм. Пожалуй, во всем городе больше не нашлось бы такого несгибаемо веселого коллектива, как только на кафедре психологии. Конечно, люди здесь были, как и везде, очень разные, но общий тон задавал неутомимый профессор. Его лекции неизменно проходили как импровизации к какой-нибудь пьесе.

В коридорах по-летнему опустевшей кафедры пахло старинной мебелью и книгами. Этот запах не выветривался никогда, напоминая Жене средневековые парики, мантии и библиотеки. Здесь явно носилась научная пыль веков, оседая потихоньку где-то по углам и в некоторых, прямо скажем, счастливых умах. Научные традиции здесь чтились и трепетно хранились, во всем чувствовалась школа мастерства, передаваемая бережно, как эстафета. Женя глубоко вдохнула в себя этот целительный для нее аромат альма-матер и открыла дверь, ведущую в приемную профессорского кабинета.

Секретарши не было на месте, и Женя присела в ожидании на стул, помня свой вчерашний визит и не решаясь теперь входить без доклада. «Посмотрю, кто здесь и чем без меня дышит». Но ни через пять, ни через десять минут никто ничем не задышал: стояла безлюдная тишина.

Женя, поерзав на стуле, все же решила подождать еще. В это время она услышала голос профессора, который доносился из кабинета: он говорил с кем-то, говорил по-особому четко, как актер на сцене. Женя поняла: там, за дверью, шел лечебный сеанс. Это могло затянуться, и она разочарованно встала. Войти сейчас означало бы помешать, а ждать в таких случаях было просто бессмысленно: профессор проводил сеанс столько, сколько считал необходимым. Порой это было и час, и два, и даже больше.

Женя собралась было уходить, но в это время в приемную вошла Леночка — секретарша. Работала она здесь недавно, носила короткие юбки и имела длинные ноги. Была выше профессора на голову и смотрела на него свысока, отчего неизменно краснела, смущалась и переминалась с ноги на ногу, как кобыла в стойле. Профессор был с ней подчеркнуто, по-отечески ласков и называл ее деточкой. «Деточка» профессора побаивалась, но пристрастия к коротким юбкам не меняла, была общительной и веселой, имела уникальную память и такую же уникальную способность краснеть при любом случае.

Увидев Женю, она, как всегда, густо покраснела.

— Здравствуйте! — поздоровалась она приветливо. — Вы давно ждете? — Леночка плюхнула на стол тяжелую стопку папок и с удовольствием распрямилась во весь свой баскетбольный рост. — Александр Николаевич просил вам передать, чтобы вы входили к нему сразу, как придете: он вас ждет, — выпалила она, не дожидаясь Жениного ответа. — Да входите вы, не бойтесь! — И она, открыв дверь, тихонько подтолкнула Женю в кабинет, тут же плотно ее закрыв.

Женя несмело прижалась к двери и встретилась взглядом с Александром Николаевичем. Он стоял рядом с кушеткой, на которой лежал молодой мужчина. Глаза мужчины были закрыты.

— Вам легко и спокойно. Ваши мышцы расслаблены, ваше тело безвольно. Вы отдыхаете. — Голос профессора был монотонным и негромким.

Он знаками велел Жене подойти к нему, а когда она подошла, написал ей на листке следующее: «Женя, сеанс гипноза-отдыха идет уже сорок минут. Углублять не нужно, просто поддерживай раппорт, а я пойду покурить, хорошо?» Женя все поняла: они часто вели гипнотические сеансы, требующие значительных затрат времени, попеременно с профессором. Одному человеку поддерживать гипнотический транс в течение двух-трех часов тяжело, да в этом и не было никакой необходимости: пациент просто слышал голос, не осознавая, чей он.

Александр Николаевич вышел из кабинета, а Женя тем временем продолжала периодически говорить почти те же слова: «Вы совершенно спокойны, ваше тело расслаблено, вы просто отдыхаете. Вам легко и спокойно. Голова легкая, свободная. Приятный покой, приятный покой».

Женя любила свою работу. Еще ребенком, увидев сказку «Садко», на всю жизнь запомнила говорящую птицу Феникс. И хотя этот персонаж в сказке был явно отрицательным, эдаким прообразом суррогатного счастья в виде отказа от активной жизни и борьбы ради собственного спокойствия, личность самой актрисы, уникальной и удивительно притягательной, не позволила девочке Жене раз и навсегда заклеймить этот образ.

Женя почувствовала, что в этом что-то есть, тем более что эта сказка, как, впрочем, и все русские сказки, была доброй и была сделана добрыми, красивыми и, несомненно, талантливыми людьми.

Время бежало как песок в песочных часах. Потихоньку Женя начала волноваться, что Лиля придет без нее и они разминутся. Александр Николаевич, словно почувствовав волнение Жени, открыл дверь и стремительно вошел. Он улыбаясь погладил Женю по голове и дал прочитать уже написанную записку: «Если я тебя задерживаю, можешь идти. Спасибо за передышку».

Женя умоляющими глазами показала на часы. Профессор в знак того, что понял, кивнул ей и, подтолкнув к двери, махнул на прощание рукой.

Оказавшись за дверью, Женя пробежала мимо Леночки так быстро, что та перестала стучать на машинке, видимо, удивленно посмотрев ей вслед. Женя улавливала все происходящее вокруг нее лишь краем глаза, торопясь и почти бегом направляясь к своему дому. Было три часа. Она вбежала в квартиру, бросив сумку и босоножки у порога, чутко прислушиваясь к телефону: телефон молчал.

Сергей ждал Лилю, нетерпеливо прохаживаясь по набережной. Они договорились встретиться с ней в половине третьего, чтобы Лиля сразу после этого могла поехать к Жене. Было без четверти три, Лиля опаздывала, и Сергей, заметно нервничая, курил одну сигарету за другой, выбрасывая окурки в кусты, при этом осторожно оглядываясь. Народу на набережной в этот час почти не было: пенсионеры и молодые мамы с детьми предпочитали гулять до одиннадцати и после семнадцати часов.

Он уже начал сомневаться в целесообразности своего поступка, вся эта история перестала ему нравиться, и лишь понимание того, что начатое не бросают на половине пути, заставляло его скрепя сердце ждать. Но при этом он чувствовал себя совершеннейшим дураком, зная, что никто не поймет его. Он решился на сегодняшнюю встречу и сильно рисковал при этом. Он боялся. Он никогда не считал себя сильным, скорее, даже наоборот: в милицию пошел, чтобы доказать себе самому, что он не трус. Все пошло с его матери, Сергей это знал. Она была сильной и умной, все в их доме решала сама. Сергей и его отец считали, что в их доме ничего не должно происходить без ее ведома. Чувство, что мать всегда права, постоянно давило, загоняло в страх перед наказанием за своеволие. Но делать так, как говорила она, с возрастом становилось все труднее. На открытый бунт сил у него не хватило, зато ненависть в душе родилась и окрепла. На мать, на себя, на отца. Потом на всех женщин, похожих характером на мать. Ему и здесь не везло — на его жизненном пути других почему-то не встречалось. Все они как одна были капризны, взбалмошны, обидчивы. Сергей постоянно ловил себя на мысли, что и им он что-то должен. Почувствовав это, он рвал очередную привязанность без сожаления.