Словом, отпуск начальнику колонии дали безоговорочно.

* * *

Его путь вновь лежал в Петербург. Он ехал туда с четкой целью. И едва самолет приземлился в Пулкове, как подполковник Беспалый сразу из аэропорта позвонил недавнему знакомому.

Звонок опять возникшего в Питере подполковника Беспалого не удивил Шрама. Удивило его предложение. Он привык к тому, что все инициативы, исходящие из ведомства, по которому служил подполковник, не бывают самодеятельностью, а всегда обсуждаются и согласовываются коллегиально в важных кабинетах. И все контакты с такими большими людьми, как Шрам, решаются на очень высоком уровне. Подполковник Беспалый, хотя и водил знакомство с московским фээсбэшником Николаем Ивановичем, явно не имел отношения к высокому уровню. И, судя по всему, он действовал сам по себе.

Тем удивительнее было его предложение.

Беспалый предложил Шраму объединить усилия – именно так он и выразился! – по поимке незваного гостя.

– Я не совсем понимаю, – произнес лукавый Шрам. Ему просто хотелось, чтобы Беспалый прямо выложил все. Но подполковник не хотел откровенничать по телефону.

– Ну тогда, может быть, встретимся в спокойной обстановке?. Например, у… книголюбов? – Шрам посмотрел на свой «Ролекс» с бриллиантовой окантовкой. – Сегодня в семь вечера.

– До встречи! – Беспалый повесил трубку.

Ему вдруг нестерпимо захотелось выпить. Что было странно: Александр Тимофеевич пил редко и только в минуты крайнего нервного напряжения.

Устрой мне встречу – Финской – литранец! И чтоб бутылек был с испариной, из морозильничка. Колбаски сырокопченой в нарезочку всем, да не бельгийскую хренотень, а нашу, питерскую, свиную! Ну там помидорчики, огурчики, зелени. И на горячее что-нибудь сообрази. Говядину не неси, а то мы еще взбесимся: мясцо у твоего повара, верно, английское, контрабандное? – пассажир с длинным шрамом через все лицо криво усмехнулся. – Свиные отбивные давай – тоже всем. И чай. Все.

Официант из вагона-ресторана кивал и быстро черкал ручкой в книжечке, едва поспевая записывать. Зловещая внешность и барственные манеры пассажира, как и угрюмое молчание трех его спутников, красноречиво предупреждали, что в полемику с этими ребятами лучше не вступать. Чревато!

Шрам выехал в Москву, чтобы лично прощупать настроения московских воров после гибели Варяга и поговорить на предмет будущего схода. И даже себе он не смел признаться в том, что фактически совершил побег из собственной вотчины, решив пересидеть подальше от Питера, пока уляжется буча, поднятая недавними убийствами.

Московских воров питерский пахан недолюбливал и в глубине души побаивался. Москва напоминала ему взбудораженный улей: куда подевался былой порядок и чинопочитание иерархии воровской власти!

Московская земля была в цене. Враждущие группировки, не ведая жалости, сталкивались между собой за каждый киоск, за каждый магазин, за каждую делянку, что приносила прибыль. Хуже всего то, что к извечным внутренним соперникам – тушинским, таганским, подольским, солнцевским, химкинским – в последние годы прибавились внешние – азербайджанцы и армяне, да азиаты-чужаки – китайцы, вьетнамцы, быстро набиравшие силу. Конечно, последних русские воры не признавали, на сходы, понятное дело, никто их не приглашал, но беда заключалась в том, что, придя в московский воровской мир, хитрые и злобные чужаки с раскосыми глазами и непроницаемыми лицами вносили смуту в некогда стройные ряды коренных столичных бригад.

После исчезновения Варяга, Ангела и других авторитетных воров в законе, безвестно сгинувших в страшной пучине новогоднего ментовского шмона, в Москве более никого не осталось, кто бы мог восстановить былой порядок.

Шрам ехал в Москву с двумя целями.

Во-первых, он хотел повстречаться с лидерами всех крупных столичных группировок и постараться выведать у них, где находится касса и куда стекаются бабки из региональных общаков. Ведь Варяг после своего ареста должен был оставить кого-то на кассе. И наверняка в Москве.

Во-вторых – и это было самое сложное и опасное, – он намеревался устроить встречи с лидерами азиатских бригад, чтобы уговорить их не мутить русскую братву и взамен пообещать им право на бизнес в Питере, а может, и на всей европейской части России. Толку от успеха этой операции не было никакого, если не считать такой мелочи, что, разведя российских воров и азиатских бандитов, Шрам тем самым мог заработать себе колоссальный авторитет в преддверии сходняка.

Но была у Шрама и третья потаенная цель – он решил на время скрыться из Питера.

После загадочных убийств в Колпине, а особенно после убийства Митяя на даче, он перетряхнул всю свою охрану, убрал молодежь за город, приблизив к себе старых верных псов вроде Батона. Ему он доверял безоговорочно. Теперь, когда его война с придановской бандой закончилась, Шрам целиком сосредоточился на поисках таинственного «Робин Гуда», как он его окрестил, который методично отстреливал его людей. Конечно же, Шрам был не дурак и прекрасно понимал, кто основная мишень…

С собой в Москву Шрам взял трех самых проверенных своих телохранителей.

Невозмутимый Батон, которого он временно поставил охранять дачу, уже два года был при нем неотлучно и сопровождал на самых ответственных сходках. Трижды он спасал своему хозяину жизнь, в последний момент отводя предательскую руку с «пером» или стволом.

Вторым был жилистый одноглазый Лиха, который, несмотря на увечье (глаз ему выбили в страшной драке три года назад под Нарвой, когда питерские учинили решающую разборку с новгородскими), имел увесистые кулаки и точно палил из своего «TT» из всех положений.

Третьим ехал двухметровый Шкив – бывший десантник Тульской дивизии, побывавший и в Приднестровье, и в Карабахе, и в Чечне, но заслуживший за годы безупречной службы лишь жалкую комнатушку в общаге да сладкие обещания военкома устроить его на хорошо оплачиваемую работу.

Они заняли четырехместное купе в пятом вагоне фирменного поезда «Северная Пальмира» и, попивая водочку, неспешно базарили ни о чем. Батон держал под рукой пухлый саквояж с «зеленью». Шрам прихватил с собой пятьдесят штук – на командировочные – и еще четыреста штук – на представительские расходы. Пятьдесят тысяч баксов он решил просадить в московских кабаках и на шалав, а четыреста – отдать на прокорм жадным китайцам и вьетнамцам – если, конечно, удастся с ними сговориться.

В первом вагоне того же поезда в купе СВ ехал прилично одетый, крепкого телосложения мужчина в темных очках, с усиками и в соломенной шляпе. В двухместном купе он ехал один, потому что предусмотрительно купил в кассе два билета. Поздоровавшись с проводником, он грустно заметил, что его дама, которую он ждал, так и не поспела к поезду и ехать теперь придется в одиночестве. Молодой проводник, мазнув взглядом по прилично одетому господину, расплылся в угодливой улыбке и пожелал ему счастливого пути.

На пустующей нижней полке лежал черный пластиковый кейс. Пассажир снял очки и соломенную шляпу и бросил их рядом с кейсом. У него были редеющие светлые волосы, большая залысина и внимательный взгляд. В очках он не нуждался, потому что последние двадцать лет идеальное зрение его не подводило. Оно-то и было определяющей частью его работы. Другой составной частью его профессии был кейс, точнее, то, что в нем находилось, – разборная снайперская винтовка, идеально выточенная под анатомические особенности его тела.