Мы ели pied de cochon en salade, salade de crabe, rôti d'agneau (он взял телятину), fromage (сыр он не ел), gâteau aux trois chocolats[47]. Не знаю, во сколько это ему обошлось. На моей карточке не было цен.

Как я и ожидала, он заговорил о Рокси и Шарле-Анри. Он был на том обеде и сказал, что у Магды какой-то жалкий вид, толстые ноги, «как у англичанки», и что она пьет водку перед обедом, как делают русские. Вероятно, ему было поручено сообщить мне, что, к сожалению, Сюзанне придется взять сторону сына, если возникнут разногласия. Ничего подобного, конечно, не случится, он уверен, просто Сюзанна не хочет, чтобы Шарль-Анри сломал себе жизнь. Я обещала передать это Рокси.

В том, что меня стали использовать в качестве посредника, была, очевидно, некая неизбежность. Я в самом деле моталась между буржуазной семьей Персан и моими двумя французскими ухажерами Ивом и Мишелем, между американским литературным миром Эймса Эверетта и миссис Пейс, международным миром искусства Стюарта Барби и миром дипломатов и управляющих трастовыми компаниями. Роль моя была самая незаметная: я таскала книги от миссис Пейс к Эймсу Эверетту и обратно, я приносила новости от Шарлотты Рокси, я даже делала снимки в квартире миссис Пейс. Об этом попросил меня Стюарт Барби, который обещал ее биографу, своему знакомому, узнать, даст ли она на то свое разрешение. Сначала миссис Пейс не позволяла ничего фотографировать, но тщеславие победило. Ей было приятно, что люди увидят ее прекрасную мебель и дорогой фарфор или ее увидят на фоне мебели и фарфора. Фотограф я, считай, никакой, но Эймс дал мне свой аппарат «для безмозглых» с автоматической вспышкой.

— Какие могут быть возражения? — сказала Рокси в ответ на просьбу музея Гетти позволить его эксперту сфотографировать «Святую Урсулу». Музей планировал позаимствовать картину для своей экспозиции «Источник света».

— Хорошо, что ее наконец-то увидят люди. А то висела у нас, никто о ней и не знал.

Осмотреть картину, сфотографировать ее и определить размер страховки для отправки в Калифорнию — обратно в Калифорнию — пришел не кто иной, как Стюарт Барби. Он сказал, что «Урсулу» застрахуют на сорок тысяч долларов. Рокси была приятно удивлена. Она тут же позвонила Марджив и Честеру и сообщила радостную новость. Кто мог подумать, что у нее есть такая ценная вещь!

Стюарт Барби вовсю расхваливал и «старинный фаянс», доставшийся Рокси от Персанов. Мне хотелось, чтобы он поумерил восторги, потому что ей будет вдвойне жаль расставаться с этими блюдами и тарелками, если придется их возвращать.

— У Персанов такой посуды навалом, — говорила она. — Надеюсь, бабка не будет возражать, если я сохраню ее для Женни. И мебель тоже — у них у самих классная. Думаю, они прекрасно обойдутся без этих вещей, которые сейчас у меня.

— Восхищаюсь французами за их бескорыстное стяжательство, за их уважение к творению рук человеческих, — сказал зашедший на чай Эймс Эверетт.

— Да, французы любят хорошие вещи за красоту или их символическое значение, а не за то, что они дорого стоят, — согласилась Рокси.

— А вот американцы делают вид, что презирают материальные ценности, как будто непорядочно иметь или коллекционировать хорошие вещи, — продолжал Эймс Эверетт. — И вместе с тем они — истинные потребители. Французы — те материалисты, но не потребители. Это мне импонирует.

Адвокат мэтр Бертрам посоветовал Рокси собирать письма и другие бумаги, которые свидетельствовали бы о ее ангельском характере и безупречном поведении и, с другой стороны, о злонамеренной неверности Шарля-Анри. Ей было не по душе это занятие, тем более что характеристики надо было добывать не только от американцев, но и от французов. Рокси было жутко неудобно обращаться к французам, ей казалось, что она предлагает им изменить родине. Двое или трое знакомых на самом деле отказались, заявив, что не желают выступать судьями. Анн-Шанталь Лартигю согласилась засвидетельствовать, что Шарль-Анри постоянно пренебрегал своим отцовским и супружеским долгом, что он ушел из дома и тому подобное, тогда как Рокси — любящая и заботливая мать. «Я напишу, что ты — сущий ангел», — обещала она. Миссис Пейс тоже была готова положительно отозваться о Рокси, но ее согласие нас беспокоило. Зная ее прямолинейность, мы опасались, что она напишет что-нибудь нехорошее, вроде того, что Рокси плохо готовит (хотя она готовила вполне прилично, правда, не французские кушанья) или что Женни воспитывается в детском саду. Опасения наши были напрасны, так как всем известно, что миссис Пейс — писательница, и в конечном итоге Шарль-Анри в ее рекомендательном письме представал как бесчувственное и алчное чудовище, что было чистой правдой.

Еще одно странное событие: Рокси встретила мужа Магды Тельман, вернее, я думаю, что это был тот же человек, которого я видела в подъезде нашего дома.

— Представь себе, — рассказывала она, едва не трясясь от испуга, — выхожу я из «Сиреневого сада», и вдруг ко мне подходит незнакомый мужчина и спрашивает, не я ли Роксана де Персан. Американец, к тому же пьяный. Я — от него, а он стоит на тротуаре и поносит меня последними словами.

— Это Тельман, муж Магды.

— Вот-вот. Кричит на меня, говорит, что я должна его выслушать, что это в моих интересах. А сам ничего не объясняет, только кричит, что я жалкая мочалка, как и все остальные. Мне даже показалось, что он мне угрожает, как будто я в чем-то виновата. Прохожие, конечно, ничего не понимают, топают себе мимо. Хоть бы один подонок остановился.

И наконец, самое неожиданное событие. Звонит Сюзанна.

— Я имею кое-что сообщить… нечто деликатное, — говорит она, а из самой (в изложении Рокси) так и прет ханжеская вежливость и наигранное сожаление. — Антуан страшно удивил всех нас. Сказал, что сейчас не время посылать «Святую Урсулу» в музей Гетти. Сначала адвокаты должны определить, кому принадлежит картина.

— Невероятно! — вырвалось у Рокси.

— Мне ничего не оставалось, как согласиться. Антуан лучше меня разбирается в юридических тонкостях. Но я предупредила его, что все передам тебе.

Рокси, готовая вспыхнуть от малейшей искорки, только стиснула зубы и состроила страшную гримасу. «Это поразительно!» — сказала она, сдерживаясь, но когда она положила трубку, глаза у нее сверкали, как у кошки в свете автомобильных фар.

— Невероятно! Картина принадлежат нам, Уокерам, а не Персанам. Какая наглость — указывать мне, что с ней делать!

Я считаю, что этот рассказ — о переживаниях и судьбе Рокси, но именно в эти дни моя собственная жизнь получила новый импульс благодаря одному незаурядному событию, а такие события вызывают желание быть правдивой до конца — не важно, на радость или беду. Может быть, этот рассказ не о Рокси, а о переплетении многих жизней — ее, моей, миссис Пейс и остальных, о тех пересечениях, где из-за трения скапливаются страсти, порывы, стыд и вина. Например, что, если бы я не сказала Стюарту Барби, что у Сюзанны прекрасная мебель? Или — что, если бы мы выслушали Тельмана, по-настоящему выслушали? Малейшее безразличие оборачивается катастрофой — не это ли абсолютная истина? Но до чего трудно все сразу иметь в виду.