Тот крякнул от неожиданности. Рот его, который вроде бы только что пришел в порядок, снова распахнулся, без всякого на то Витиного позволения.

– Отлично. – Алла осмотрела нового учителя. – Виктор… Как вас по отчеству?

– Борисович.

– Отлично, Виктор Борисович! Я – Алла Николаевна. Завуч. На вас – два девятых класса и один десятый. Всего шесть уроков. Сегодня, потом в четверг и в пятницу. И на следующей неделе еще три. И кружок еще. К олимпиаде ребята готовятся. К городской.

Витя так и продолжал удивленно молчать, и только безостановочное хлопанье его ресниц говорило о крайней степени изумления. Завуч, в свою очередь, приняла его молчание за согласие. Открыв дверь в класс, зашла внутрь, пригласив его за собой:

– Пойдемте в девятый, представлю вас.

Витя послушно поплелся в класс; он совершенно не ожидал подобного и не мог понять, как выпутаться из этой передряги. Все тело покрылось капельками пота, как будто он на секунду оказался в хорошей русской бане, и только ладони похолодели от сильного страха.

– А Саймон ваш у Боба Дилана все содрал… – злобно пробурчал Витя, проходя мимо Бронниковой. И зашел в кабинет.

Алла Николаевна представила Смолина как молодого учителя из другой школы, который на несколько уроков заменит заболевшего Лоркина. Через полминуты Витя, программист из Петербурга, оказался один на один с группой школьников тринадцати – четырнадцати лет, изучающих каждое его движение. Смолин вытер пот со лба и, сев за стол, оглядел класс.

* * *

В полдвенадцатого Борис Аркадьевич переминался с ноги на ногу у палаты, где лежала Лена, которая так и не очнулась. Ни в палате, ни в коридоре не было ни одной живой души, и только в конце коридора бродил пожилой мужчина, оглядываясь в поисках персонала.

Вчера вечером Скрипник не воспользовался советом Петровой по поводу выпивки и, найдя странную гостиницу, совмещенную с ночным клубом, быстренько заселился в нее, закрылся в номере и лег в постель. Не думал о еде, только о питье, поставил на тумбочку у кровати литровую бутылку воды. Спать хотелось до такой степени, что глаза слипались, не давая даже аккуратно разложить снятую одежду и сходить в душ. Он проспал как убитый до десяти и, проснувшись, сразу поехал в больницу. А тут никого.

– Петрова явится не раньше двух, – заявила Валерия, когда он, не найдя доктора в палате, спустился в приемный покой. – Она говорила вчера – приезжайте не раньше трех…

– А сестра где? Кто за больными ухаживает?

– Сестра на два отделения работает. В кардиологию, наверное, ушла. Туда ночью Машку привезли Федорову. Муж ее тут где-то по этажам бродит. Погуляйте до трех. Петрова приедет и все расскажет. Чего и как.

Скрипник развернулся и пошел к двери. Под ногами хрустнули остатки пластмассовой детали уничтоженного вчера телевизора. Снова поднялся наверх и заглянул в палату. Никаких изменений. Лена лежала на койке у окна, красивая, бледная, в одиночестве. Борис медленно приблизился к ней, минутку молча постоял у постели, поцеловал Лену в губы и вышел в коридор. И наткнулся на уже знакомого пожилого мужчину.

– У тебя кто здесь лежит, уважаемый? – спросил Скрипника мужчина, придирчиво рассматривая его. Сам он был весь какой-то взъерошенный и нервный и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Подруга, – ответил Борис.

– А у меня жену, Машку, ночью забрали в кардиологию. Сердечко прихватило. Я как чувствовал – не надо было в море уходить. Ушел с ребятами на два дня, вернулся – она в постели. Ну а я – в скорую звонить! Телевизор включила! Я когда дома – не разрешаю всякую муть смотреть. Песенки да хаханьки – это ладно еще… А тут домой захожу, в телевизоре какой-то упырь орет: я, мол, экстрасенс… Машка бледная, корвалолом пахнет, в обмороке почти лежит. Я бегом к кровати, пульт хватаю и выключаю эту чертовщину. Но вижу – поздно, все, яд уже попал в кровь. Вызвал скорую. Спасибо, ребята быстро приехали. Отвезли сюда, вкололи что-то, шоковое состояние сняли, а у нее и спрашиваю: ты, мать, что еще смотрела-то? А она мне как давай: следствие вели… экстрасенсы против детективов… пусть говорят… Я тогда хвалу боженьке пропел, что Машка моя вообще жива осталась. После таких-то ужасов!

Скрипник молча выслушал эту тираду, не вполне понимая, что происходит, а мужчина, не получив отклика, решил увести разговор в более привычное русло.

– Я Матвей Аскольдович вообще-то, – сказал он, протягивая Борису руку. – Но лучше просто Матвей. Для друзей – дядя Мотя.

– Борис, – ответил Скрипник, пожимая руку новому знакомому.

– А с твоей-то подругой что приключилось?

– Херня какая-то приключилась, батя, – ответил Борис, не очень-то выбирая выражения. – Лечащий врач, Петрова, в три только будет. Может, и прояснится что-нибудь…

– То есть ты до трех свободен?

– Ага.

– Поехали до меня. Пообедаем. У меня щи Машкины остались. Она их позавчера делала. Кастрюля на пять литров. Представляешь? Запасливая! На говядинке свежей варила, у Митрофановых брали, пальчики оближешь. И чуть-чуть, капелька, куриного мяса. Поехали?

– Да у меня чего-то аппетита нет. Со вчерашнего дня.

– Ты просто Машкиных щей, братец, не едал никогда. Поехали!

Борис Аркадьевич сдался быстро. Уже через десять минут они оказались дома у дяди Моти. Тот жил в деревянном двухэтажном строении вроде дачи, первый этаж представлял собой одну большую комнату, разделенную на кухню и зону отдыха. Скрипник нашел себе место в кресле-качалке, приземлил туда свое немного уставшее от перипетий тело. Матвей же начал хозяйничать на кухне. Еще через десять минут на небольшом деревянном столе образовался натюрморт из двух глубоких тарелок с дымящимися ароматными щами, миски с овощами и зеленью, хлебницы, из которой аппетитно выглядывали несколько кусочков ржаного хлеба. Борис без дополнительных позывных встал с кресла-качалки и направился к столу: аромат щей внезапно пробудил в нем острое чувство голода. Матвей же, в свою очередь, вытащил из морозилки запотевшую пол-литрушку водки и, налив две рюмочки, жестом предложил Скрипнику садиться. Борис, вместо того чтобы сесть, обошел накрытый стол и ущипнул Матвея за бок. Тот замер от неожиданности. Скрипник же проговорил, улыбаясь:

– Проверил: ты вообще реален ли, дядя Мотя…

– А… – усмехнулся тот. – А логика где? Если я – твоя иллюзия, себя и щипай. Я-то здесь при чем?

И устроился за столом, проворчав:

– И щи стынут, и водка греется, а это не по-христиански, друг мой.

Борис Аркадьевич наконец сел за стол. Взял щедро наполненную водкой рюмку и, посмотрев на нее, проговорил немного устало:

– Спасибо за угощение, Матвей Аскольдович. Вот уж не думал, что первую карельскую рюмочку выпью именно вот так.

Он опрокинул рюмку и закусил лучком, который заранее предусмотрительно положил на кусочек черного хлеба.