погребали», — я всегда на нее гляжу, и мне все чего-то страшно! — и говорит печально: «Вася это мне навесил, скопец ему подарил сокровенно… будто и не про кота тут, а в насмешку писано, для потехи». Я спрашиваю — «скупец»? — «Ну, скупец… не ндравится она мне, да обидеть Василь-Василича не хотел, терпел… мыши тут не годятся». И навешивает новую картинку — «Два пастыря». На одной половинке пастырь добрый гладит овечек, и овечки кудрявенькие такие, как вот на куличах, из сахара; а на другой — дурной пастырь: бежит растерзанный, палку бросил, только подошвы видно; а волки дерут испуганных овечек, так шерсть клочьями и летит. Это такая притча. Потом достает новое одеяло, все из шелковых ярких лоскутков, подарок Домны Панферовны из бань.

— На язык востра, а хорошая женщина, нищелюбивая и богомольная… — говорит он, расстеливая одеяло на кровати, — ишь, какое веселое, как коморочку-то приукрасило!

Я ему говорю:

— Тебя одеялками завалят завтра, Гришка сказал — смеялся.

— Глупый сказал. А правда, в прошедчем годе два одеяла монашки из Страстного подарили да еще из Зачатиевского. Ну, я их пораздавал, куда мне!..

Под крестом — митрополита повесить хочет, наш дьячок посулился подарить.

— Пировать будем — первый ты гость будешь. Ну, батюшка придет, может, коли досуг дозволит: завтра у него много почетных именинников, не мне чета. Папашенька побывает, всегда уж… а ты все первый, ангельская душка. Ангелов праздник и прочих сил бесплотных. А вот зачем ты на Гришу намедни заплевался? Лопату ему расколол, он те побранил, а ты — плеваться! И у него тоже ангел есть, Григорий Богослов24, а ты… За каждым ангел стоит, как можно… на него плюнул — на ан-гела плюнул!

На ан-гела?!.. Я это знал, забыл. Я смотрю на образ архистратига Михаила: весь в серебре, — а за ним воины и копья. Это все ангелы, и за каждым стоят они, и за Гришкой тоже, которого все называют охальником.

— И за Гришкой?..

— А как же, и он образ-подобие. А ты плюешься. А ты вот что: осерчал на кого — сейчас и погляди позадь его, и вспомнишь: стоит за ним! И обойдешься. Хошь царь, хошь вот я, плотник, — одинако: при каждом ангел. Все в дозоре у Господа. Так прабабушка Устинья твоя наставляла, святой человек. За тобой Иван-Богослов25 стоит… вот, думает, какого плевальщика Господь мне препоручил! Нешто ему приятно? Чего оглядываешься… боишься?

Стыдно ему открыться, почему я оглядываюсь.

— Все и оглядывайся, и хороший будешь. И каждому ангелу день положен, славословить чтобы… вот человек и именинник с того, и ему почет-уважение, по ангелу. Придет Григорий-Богослов — и Гриша именинник будет, и ему уважение, по ангелу. А завтра вот моему ангелу славословие: «Небесных воинств архистратиги… начальницы вышних сил бесплотных…»26 — поется так. С мечом пишется, на святых вратах, и рай стерегет, — все мой ангел. В рай-то впустит ли? А это как заслужу. Там [не] по кумовству-знакомству, а заслужи. А ты вон плюешься…

В летней мастерской, рядом, Андрейка простругивает стол, завтра тут нищим-убогим горячее угощенье будет.

— Повелось так от прабабушки твоей — убогих на именины радовать. Папашенька намедни, на Сергия-Вакха27 именинник был, больше полста кормил. Ну, ко мне, бедно-бедно, а десятка два притекут, с солонинкой похлебка будет и каша белая, будто мой ангел угощает. Зима на дворе, вот и погреются. А то и кусок в глотку не пойдет, пировать-то станем. Ну, погодку пойдем-поглядим.

Падает мокрый снег. Черная грязь, такая же, как утром. От первого снега сорок ден вышло, надо бы зиме быть, а ее нет и нет. Горкин берет еловую досточку и горбушкой пальца стучит по ней.

— Волглый постук, и гляди ты — на колодце-то побелело, захолодало! — надо бы снегопаду быть. Говорил тебе — Михаил архангел все ко мне по снежку приходит!

Небо мутное, снеговое. Антипушка, старый кучер, справляется: «в Кремль поедешь, Михал Панкратыч?» В Кремль. Папашенька уж распорядился, на «Чаленьком» повезет Гаврила. Всегда в этот день Горкин ездит к архангелам, где Собор.

— И пешком прошел бы, беспокойство такое доставляю папашеньке. И за что мне почет-уважение такое?.. — говорит он, будто стесняется.

Я знаю, за что: после дедушки отец совсем молодым остался, Горкин ему указывал, как и что, — во всем помогал ему советом. И прабабушка говорила: «слушайся, Сереженька, Мишу… не обижай». Вот и не обижает. Я беру его за руку и шепчу: «и я тебя обижать не буду». И так горячо на сердце, и подступают слезы.

Три часа, сумерки, а Горкину надо в баню еще сходить-успеть, а там — ко всенощной.

* * *

Горкин в Кремле, у всенощной, в до-древнем Архангельском соборе. Там давние цари наши, в гробницах, — почивают. Их стережет архистратиг Михаил с мечом, и все небесное воинство его.

2

9. I.1943 9 утра

(Посылается 22 янв.)

«Михайлов день» — продолжение.

Да, я не помню, чем кончил, — я добавлял к первой редакции… Пишу на-ура, но ты поймешь…

Падает мокрый снег, но за черным окном начинает белеть железка карнизика[409]. Я отворяю форточку: видно: на свете[410] лампы, как струятся на черноте снежинки. Высовываю руку — хлещет! даже липко стегает в форточку, по стеклам. А воздух… — ах, какой-то особенной свежестью… это зимой пахнет! Михаил архангел это, всегда по снежку приходит, зиму приводит.

Отец велел сшить новую шубу Горкину. Скорняк еще летом подобрал мех, из старой хорьковой отцовской шубы. Она теперь шьется, и портной Хлобыстов обещал принести как раз перед обедней. Все готовят подарочки имениннику[411], а я-то — что[412] подарю? Банщики филипповский крендель сахарный принесут, Василь-Василич чашку чайную ему купить придумал, особо золоченую, из «дорогих», какие баре[413] покупают дарить богатым старушкам-чаевницам… какого-то Граднера — завода, или Гарндера…[414] или Кузнецова-старовера?28 Воронин-булочник пирог принесет с грушками и желе, а дьячок наш казанский митрополита вон посулился достать — на стенку повесить… а я-то что же..?! Разве «Священную историю» подарить, Анохова, без переплета? и крупные на ней буковки, ему по глазам как раз? Она в кухне у Марьюшки, я давал ей смотреть картинки.

Марьюшка прибирается, спать скоро. За пустым кухонным столом, от которого всегда пахнет кашей, caлoм[415] и селедкой, — как ни моет Марьюшка, а стол все какой-то красноватый и салистый, и[416] пахнет[417], — Гришка лениво разглядывает в «Священной истории» картинки[418], пальцами по ним трет. Показывает