У распределения на основе авторитета тоже две стороны. Возлагая на власть имущих патерналистскую обязанность защищать и поддерживать тех, кто стоит ниже по иерархии, эта модель может послужить психологической основой процесса усмирения, при котором сюзерены защищают вассалов от междоусобного насилия. Тот же самый механизм конструирует и моральные рационализации, которыми пользуются работорговцы, правители колоний и великодушные деспоты. Но распределение на основе авторитета оправдывает и жестокие наказания за дерзость, неподчинение, непокорность, предательство, кощунство, ересь и «оскорбление величества». В связке с общинным распределением оно поддерживает межгрупповое насилие, в том числе имперские завоевания, закабаление низших каст, колоний и рабов.

Обязательства взаимного обмена в рамках модели соблюдения равенства делают каждую из сторон заинтересованной в продлении существования и благополучии другой и отличаются бо́льшим великодушием. Соблюдение равенства также побуждает время от времени вставать на место другого, что, как мы уже знаем, может превратиться в сострадание. Умиротворяющему эффекту торговли между людьми и странами мы можем быть обязаны мысленной установке, в которой партнеры по обмену, даже если и не искренне любят, то как минимум ценят друг друга. Однако, с другой стороны, требование соблюдения равенства лежит в основе сведения счетов: око за око и зуб за зуб, жизнь за жизнь и кровь за кровь. Как мы видели в главе 8, даже представители современных обществ считают уголовное наказание справедливым возмездием, а не общим или индивидуальным сдерживанием[1832].

Рационально-правовое мышление — дополнение к моральному репертуару в грамотных и обученных счету обществах, не располагает собственными эмоциями и интуитивными представлениями и само по себе не поощряет и не подавляет насилия. Если не все члены общества явным образом наделены политическими правами и правом собственности на свое тело и имущество, аморальная погоня за прибылью в рыночной экономике приведет к их эксплуатации, работорговле, траффикингу и попыткам выйти на заморские рынки с помощью военных кораблей. Количественные инструменты можно использовать и для того, чтобы взвинтить число потерь противника в высокотехнологичной войне. Но и рационально-правовое мышление, как мы увидим чуть позже, можно поставить на службу утилитарной морали, которая приносит большее благо для большего числа людей (помогая уменьшить численность полиции и армии до минимума, необходимого, чтобы снизить общий объем насилия)[1833].

~

Каковы же тогда исторические сдвиги в психологии морали, которые воодушевили спады уровня насилия, принявшие форму Гуманитарной революции, Долгого мира и революций прав?

Что касается ведущих реляционных моделей, изменения довольно очевидны. Фиск и Тетлок отмечают: «На протяжении последних трех столетий по всему миру наблюдалась усиливающаяся тенденция социальных систем двигаться от модели общинного распределения через распределение на основе авторитета и соблюдение равенства к рыночной оценке»[1834]. И если считать данные опросов, приведенные в главе 7, показателем того, что изменения установок начинаются с либералов, со временем затрагивая и консерваторов, тогда данные Хайдта, определяющие, какие вопросы морали беспокоят либералов, а какие — консерваторов, говорят о том же. Оценивая важность этих вопросов, помните, что либералы не придают большого значения идеям внутригрупповой лояльности, чистоты/святости (которые Фиск объединяет в модель общинного распределения) и власти/уважения. Вместо этого они вкладывают всю свою моральную озабоченность в идеи вреда/заботы и справедливости/взаимности. Консерваторы же обеспокоены всеми пятью основаниями морали[1835]. Движение к социальному либерализму — это движение от общинных и авторитарных ценностей к ценностям, в основе которых лежат равенство, справедливость, независимость и обеспеченные законом права. И либералы, и консерваторы могут отрицать существование этого тренда, но нужно учитывать, что ни один из нынешних консерваторов не обращается сегодня к традиции, авторитету, сплоченности или религии для того, чтобы оправдать расовую сегрегацию, запрет женщинам работать или уголовное наказание за гомосексуальность, — а ведь к таким аргументам они прибегали еще несколько десятилетий назад[1836].

Почему отток морального капитала из общности, святости и авторитета может подавлять насилие? Во-первых, общинность узаконивает трайбализм и агрессивный шовинизм, а авторитет оправдывает репрессии со стороны государства. Но главная причина в том, что, сужая область применения нравственного чувства, мы уменьшаем число грехов, подлежащих наказанию именем закона. Фундамент морали, на котором сходятся все — традиционалисты и прогрессисты, либералы и консерваторы, — независимость и справедливость. Никто не против того, чтобы правительство применяло силу, отправляя за решетку бандитов, насильников и убийц. Но защитники традиционной морали хотели бы добавить к ним и тех, кто нарушает правила, никому не принося вреда: гомосексуалов, тех, кто ведет себя распущенно или кощунственно, еретиков, неверных и оскорбляющих священные символы. Чтобы их моральное неодобрение было действенным, традиционалисты должны вынудить Левиафана наказывать и таких нарушителей тоже. Но, если эти нарушения не подпадают под действие уголовного кодекса, у властей остается меньше оснований прибегать к избиениям, наручникам, тюремным заключениям и казням.

Изменение социальных норм в сторону рыночной оценки у многих вызывает нервную дрожь, но, так или иначе, оно будет усиливать тенденцию к ненасилию. Радикальные либертарианцы, ярые поклонники рыночной оценки, хотели бы декриминализовать проституцию, хранение наркотиков и игорный бизнес и выпустить из тюрем миллионы людей, осужденных за эти преступления (что заставит сутенеров и наркобаронов повторить судьбу гангстеров эпохи «сухого закона»). Сдвиг в сторону свободы личности ставит вопрос, нравственно ли обменивать долю санкционированного обществом насилия на долю поведения, которое многие люди считают принципиально неправильным: кощунство, гомосексуальность, употребление наркотиков и проституция. Но в этом и смысл: к худу или к добру, но отделение морального чувства от его традиционных сфер общинности, авторитета и чистоты влечет за собой снижение уровня насилия. Разрушение этой связи и составляет повестку дня классического либерализма: свобода личности от племенного и авторитарного давления, терпимость к личному выбору при условии, что он не ограничивает независимость и благополучие окружающих.