Где-то между этими полюсами располагается знакомый нам либерально-консервативный континуум. В своих работах Хайдт показал, что либералы считают назначением морали предотвращение вреда и укрепление справедливости (ценностей, соответствующих независимости по Швейдеру, и модели соблюдения равенства по Фиску). Консерваторы придают одинаковый вес всем пяти моральным основаниям, в том числе внутригрупповой лояльности (таким ценностям, как стабильность, традиции и патриотизм), чистоте/святости (то есть приличиям, благопристойности и религиозным ритуалам) и власти/уважению (уважение к власти, почитание Бога, признание гендерных ролей и воинская повинность)[1827]. Американская культурная война, с ее бурными дебатами по вопросам налогов, медицинской страховки, социальных пособий, однополых браков, абортов, численности вооруженных сил, преподавания основ эволюции в школе, сквернословия в СМИ, отделения церкви от государства, по большей части ведется из-за разных представлений о том, какие вопросы должны вызывать моральную обеспокоенность государства. Хайдт замечает, что идеологи на каждом из этих полюсов считают своих оппонентов аморальными, невзирая на тот факт, что нейронные цепи мозга, отвечающие за мораль, у всех нас загораются одинаково ярко, хоть и содержат разные концепции морали.

~

Прежде чем расшифровать связи между моральной психологией и насилием, позвольте мне использовать теорию реляционных моделей, чтобы разгадать психологическую загадку, которая все еще ждет своего решения. Нравственный прогресс зачастую достигался благодаря новому восприятию, в свете которого какие-то поступки выглядели скорее смешными, чем греховными, — так случилось с дуэлями, боями быков и ура-патриотическими войнами. Многие из успешных критиков общества, в том числе Свифт, Джонсон, Вольтер, Твен, Оскар Уайльд, Бертран Рассел, Том Лерер и Джордж Карлин, были хитроумными комедиантами, а не мечущими молнии пророками. Какие особенности нашей психологии позволяют шутке быть могущественнее меча?

Юмор работает, сталкивая аудиторию с нелепостью, избавиться от которой можно, только переключившись в другую систему координат. Но в этой другой системе координат мишень шутки обретает низкий статус или выглядит недостойной[1828]. Когда Вуди Аллен говорит: «Я очень горжусь своими золотыми часами. Мой дедушка продал их мне на своем смертном одре», слушатели сначала удивлены, что ценное с эмоциональной точки зрения наследство можно продать, а не передать, причем продавец никак не сможет воспользоваться вырученными деньгами. Затем они осознают, что персонаж Вуди Аллена был нелюбимым ребенком и вырос в семье корыстных пройдох. Часто первая система координат, выявляющая нелепость, — это как раз ведущая реляционная модель, и, чтобы понять юмор, аудитория должна сделать шаг в сторону, например переключившись с идеи общинного распределения на рыночную оценку в шутке Вуди Аллена.

Юмор с политической или моральной подоплекой способен незаметно бросить вызов реляционной модели, которая стала второй натурой слушателей, заставляя их заметить, что она влечет за собой последствия, которые они и сами признают абсурдными. Готовность Руфуса Файрфлая, героя фильма «Утиный суп», объявить войну в ответ на полностью воображаемое оскорбление деконструирует идеал национального величия, существующий в рамках распределения на основе авторитета. Эту кинокомедию братьев Маркс оценили по достоинству в тот период, когда образ войны менялся с «волнующего и славного» дела на «бесполезное и глупое». Сатира ускорила социальные сдвиги недавнего времени, в 1960-х, например, изображая расистов и сексистов тупоголовыми неандертальцами, а сторонников войны во Вьетнаме — кровожадными психопатами. Советский Союз и его сателлитов тоже захлестнула подпольная волна сатиры — популярное в годы холодной войны определение двух противоборствующих идеологий гласило: «Капитализм — это эксплуатация человека человеком, а коммунизм — наоборот».

Известная писательница XVIII в. Мэри Уортли-Монтегю писала: «Сатира, как остро отточенный нож, ранить должна незаметно». Но сатира редко отточена настолько остро, и те, на кого она нацелена, зачастую слишком хорошо осведомлены о подрывной силе юмора. Ярость, с которой они реагируют на шутку, вызвана умышленным оскорблением священной ценности, покушением на их достоинство и осознанием, что смех демонстрирует, что то и другое стало известно всем. Опаснейшие беспорядки 2005 г., спровоцированные карикатурами, напечатанными в датской газете Jyllands-Posten (одна изображала пророка Мухаммеда на небесах, приветствующего новоприбывшего террориста-смертника словами: «Стой, у нас закончились девственницы!»), доказывают, что, когда дело доходит до намеренного подрыва священной реляционной модели, шутки перестают быть смешными.

~

Как реляционные модели, придающие форму нравственному чувству, санкционируют самые разные виды насилия, считающиеся морально оправданными? И какая степень свободы позволяет обществам приостановить моралистическое насилие или даже развернуть его в обратном направлении? Все реляционные модели приветствуют назидательные наказания тех, кто нарушает порядок их применения. Но разные модели оправдывают разные виды насилия[1829].

Фиск замечает, что людям не обязательно взаимодействовать друг с другом при использовании любой из этих моделей — состояние, которое он назвал нулевым, или асоциальным взаимодействием. Выпадающие из реляционной модели чужаки дегуманизируются: им отказывают в обладании сущностными чертами человеческой природы и относятся практически как к неживым объектам, которые можно игнорировать, эксплуатировать или использовать как заблагорассудится[1830]. Асоциальные отношения таким образом, готовят почву для хищнического насилия в форме войн, изнасилований, убийств, инфантицида, бомбардировок, изгнания коренного населения колоний и других преступлений, совершаемых по расчету.

Если вы помещаете других людей под защиту реляционной модели, вы должны хотя бы отчасти принимать их интересы во внимание. В модель общинного распределения встроено сочувствие и теплое отношение, но исключительно к членам группы. Коллега Фиска Ник Хаслам считает, что общинное распределение может провоцировать дегуманизацию другого вида — не механистическую, свойственную асоциальным взаимоотношениям, но анималистическую, которая отказывает чужакам в чертах, считающихся уникально человеческими, такими как разум, индивидуальность, самоконтроль, нравственность и культура[1831]. На них реагируют не бесчувственно и равнодушно — к чужакам относятся с отвращением и презрением. Общинное распределение может потворствовать такой дегуманизации: не принадлежащие к группе считаются лишенными чистой и священной сути, общей для членов племени, — они опасны, потому что могут загрязнить группу примесью животного начала. Каким бы милым ни казалось общинное распределение, оно поддерживает образ мысли, на который опираются идеологии, чреватые геноцидом и основанные на идее племени, расы, национальности и религии.