им, что ему с самого начала не нравилась дата 16 июля. Он считал, что взрыв может быть произведен по плану, записал он в своем дневнике, «в неоптимальных условиях, что потребует некоторых жертв»[2674]. Гровс и Оппенгеймер ушли совещаться в другую комнату. Они решили подождать и посмотреть, что будет дальше. Очередное метеорологическое совещание назначили на 2 часа следующего утра; на нем они должны были принять окончательное решение. Взрыв был назначен на 4:00, и пока что это время оставили без изменений.

Несколько раньше тем же вечером Оппенгеймер поднялся на вышку для последнего, ритуального осмотра[2675]. Перед ним лежал плод его трудов. С него сняли все повязки, и теперь он висел среди петель изолированных проводов, соединявших распределительные щитки с детонаторами, торчавшими из темного, массивного корпуса, уродливого как Калибан. Дело было почти сделано.

На закате утомленный директор лаборатории был спокоен. Он стоял с Сирилом Смитом на ранчо Макдональда, у водоема, из которого раньше пил скот, и разговаривал с ним о семьях и доме, даже о философии; Смит обнаружил, что это успокаивает и его. Собиралась гроза. Оппенгеймер посмотрел вдаль и зацепился взглядом за темнеющие под тучами горы Сьерра-Оскура. «Забавно, что наша работа всегда вдохновляется горами»[2676], – услышал его слова металлург.

Из-за смены погоды с застойной на бурную и всеобщего недостатка сна в базовом лагере начались резкие перепады настроения. Этим вечером Бейнбриджа привело в ярость очередное проявление едкого юмора Ферми. Гровса оно просто слегка рассердило.

Я несколько разозлился на Ферми… когда он вдруг предложил своим коллегам-ученым заключать пари о том, сможет ли бомба воспламенить атмосферу, а если сможет, то уничтожит ли это только Нью-Мексико или весь мир. Кроме того, он сказал, что в конечном счете не столь важно, сработает бомба или нет, потому что в любом случае будет поставлен ценный научный эксперимент. Если бомба не взорвется, значит, мы докажем, что атомный взрыв невозможен[2677].

Такой вывод можно будет сделать на тех реалистичных основаниях, объяснял итальянский лауреат со своей обычной беспристрастностью, что взрыва не получилось, несмотря на все усилия лучших физиков в мире.

Бейнбридж пришел в ярость, потому что «бездумная бравада»[2678] Ферми могла напугать военных, не обладавших успокаивающими знаниями о температуре термоядерного зажигания и эффектах охлаждения центральной части взрыва. Но в мире должна была появиться новая сила; никто не мог быть абсолютно уверен – что и утверждал Ферми, – к чему приведет ее появление. Оппенгеймер поручил Эдварду Теллеру задачу, как нельзя лучше подходящую к его характеру: попытаться придумать любые воображаемые причины и обстоятельства, из-за которых взрыв может распространиться за предполагаемые границы. Теллер, бывший еще в Лос-Аламосе, задал этим вечером тот же вопрос, что и Ферми, но не простым несведущим солдатам, а Роберту Серберу:

Пытаясь пробраться домой в темноте, я столкнулся со своим знакомым, Бобом Сербером. В этот день мы получили от директора сообщение… в котором говорилось, что нам нужно быть [на площадке «Тринити»] задолго до рассвета, и нужно быть осторожным, чтобы не наступить на гремучую змею. Я спросил Сербера: «Что вы будете делать завтра насчет гремучих змей?» Он сказал: «Я возьму с собой бутылку виски». Потом я пустился в свои обычные речи, рассказывая ему, как можно вообразить, что эта штука может выйти из-под контроля, так, сяк и еще вот эдак. Но мы уже много раз говорили об этих вещах, и в действительности мы не понимали, как мы можем попасть в переплет. Тогда я спросил его: «А что вы думаете об этом?» И там, в темноте, Боб подумал секунду и сказал: «Я возьму с собой вторую бутылку виски»[2679].

Раби, как самый настоящий мистик, провел вечер за игрой в покер.

Бейнбриджу удалось немного поспать. Он руководил группой боевой готовности, которой была поручена окончательная подготовка бомбы к взрыву. Для этого он должен был оказаться на нулевой отметке в 11 вечера. В десять его разбудил сержант военной полиции; он взял Кистяковского и Джозефа Маккибена, высокого и тощего физика родом из Миссури, который отвечал за обратный отсчет перед взрывом, и встретился с Хаббардом и его бригадой, а также двумя охранниками. «По дороге, – вспоминает Бейнбридж, – я заехал в южный бункер и запер главные выключатели временной синхронизации. Положив ключ в карман, я вернулся в машину и поехал на нулевую отметку»[2680]. На вышке работал молодой физик из Гарварда Дональд Хорниг. Он сконструировал 227-килограммовую крестовидную батарею высоковольтных конденсаторов, которые должны были с миллисекундной точностью одновременно включить многочисленные детонаторы «Толстяка»; изобрел это жизненно важное устройство Луис Альварес. Сейчас Хорниг отсоединял модуль, который бригады Бейнбриджа использовали в тренировочных пусках, и подключал устройство, предназначенное для взрыва. В статических испытаниях ток подавался в детонаторы «Толстяка» по проводам, протянутым из командного центра в южном бункере; бомба, отправленная на Тиниан, была автономной, и на ней были установлены собственные батареи. Ток, поступающий по проводам или от батарей, заряжал конденсаторы; по сигналу они разряжались в детонаторы, и проволоки, вставленные в блоки взрывчатки, испарялись, порождая ударные волны, которые и взрывали заряд. «Вскоре после нашего приезда, – говорит Бейнбридж, – Хорниг закончил свою работу и вернулся в южный бункер. Хорниг был последним человеком, побывавшим на вершине вышки»[2681].

Хаббард соорудил возле вышки портативную метеостанцию; для измерения скорости и направления ветра два сержанта, работавшие с ним, надули и запустили воздушные шары с гелием. В одиннадцать часов он обнаружил, что ветер дует на нулевой отметке в сторону северного бункера. В полночь воздушная масса с Мексиканского залива сгустилась на высоте 5000 метров, и в ее слоистой толще образовались две температурные инверсии – зоны, в которых холодный воздух находился выше теплого, – которые могли развернуть радиоактивные выбросы взрыва «Тринити» вниз, к земле.

С точки зрения наблюдателя, ехавшего в пустыню из Лос-Аламоса, «ночь была темной, с черными тучами, и в небе не было видно ни одной звезды»[2682].

Около двух часов ночи 16 июля над Хорнадой начались грозы, заливавшие дождем базовый лагерь и южный бункер. «Дождь шел как из ведра, с громом и молнией, – вспоминает Раби. – [Мы] серьезно опасались, [что] устройство, установленное на вышке, может сработать самопроизвольно. Можете себе представить, как нервничал Оппенгеймер»[2683]. Порывы ветра достигали тринадцати с половиной метров в секунду. Хаббард задержался на нулевой отметке, чтобы произвести последние измерения – в районе вышки пока что была только легкая морось, висевшая в