Легкий ветерок пошевелил раскидистую крону, тяжелые гроздья цветов пришли в движение, и вдруг из света и тени, из ветвей и душистых соцветий соткалась женская фигура, и дух сирени глянул на меня сверху вниз. Признаюсь, я не сумею описать лицо – оно непрерывно менялось: так бывает, когда на человека падает узорчатая тень переплетенных ветвей и листьев и не удается различить его черты.

– Это ты хотела видеть меня? – прошелестела сирень.

– Да, госпожа, – шепотом ответила я. – С вашего позволения, я хотела узнать…

– Это невозможно, – перебила она, но, заметив, должно быть, мое недоумение, пояснила: – Я знаю, какой вопрос ты хотела задать, и повторяю – спасти хозяина этих земель тебе не по силам.

– А кому – по силам? – упрямо спросила я. – Феям?

– Возможно, если ты найдешь ту, которая отважится соперничать с проклявшей этого человека. Но имей в виду, плата может оказаться непосильной… – Большая ветка опустилась ниже, хотя ветер стих, и кисть сирени коснулась моей щеки. – Не привечай фей, если не хочешь накликать новую беду. Я когда-то предупреждала хозяев об этом, но они решили, что сумеют водить фей за нос. Что ж, долгое время им это удавалось! Но наконец везение их иссякло…

– Может быть, вы знаете хотя бы, чем Грегори прогневал фею? – задала я очередной вопрос, не слишком рассчитывая на ответ.

– Конечно же, знаю, – ответила сирень, качнув ветвями. – Правда, знание это ничем тебе не по-может.

– И все же?

– О… – Она негромко рассмеялась. – В гордыне своей этот человек отверг прекрасную и могущественную фею Сирени, заявив, что лучше любая крестьянка, чем молодящаяся красотка, которая годится ему в прабабки, если не хуже того. Да еще и не человек вдобавок.

– Фею Сирени? То есть… вас? – Я невольно попятилась, потому что Грегори упоминал о ней и наказывал опасаться.

– Я – дух дерева, а она – лишь фея, присвоившая себе мое имя! – резко ответила она, но тут же сменила гнев на милость: – Люди давно растеряли знания о таких, как мы, так откуда же тебе знать о наших различиях, если ты еще совсем дитя? Запомни: у всякого дерева, у каждой былинки есть свой дух. Да вон они, вон, роятся…

– А почему я вижу их только здесь? – с любопытством спросила я, взглянув на яркие искры, похожие на пылинки в лучах солнечного света, пробивавшегося сквозь листву.

– Должно быть, за годы и годы эта земля так пропиталась волшебством, что и обычные люди способны увидеть нас и говорить с нами. Прежде на это были способны многие и в других краях, но, пожалуй, только хозяева Норвуда решили сохранить древние чудеса в своих угодьях, – усмехнулась сирень. – Не знаю, быть может, где-то остались и другие такие уголки, но малютки говорят, люди давно утратили способность понимать духов своей же земли. Хоть они и сохранили кое-какие ритуалы, теперь для них это просто слова и непонятные старинные обряды…

– Кажется, я понимаю… – пробормотала я. – А феи?..

– Феи пришли сюда задолго до людей, но после нас, – ответила сирень и снова качнула ветвями, обдав меня волной головокружительного аромата. – Мы мирно уживались с ними: они заботились о нас, а мы питали их жизненной силой, которую черпали из земли. У них самих это получается не слишком хорошо… Я слыхала, на их прародине они не нуждаются в подобном, но здесь им приходится прилагать усилия к тому, чтобы просто выживать! Ну а для того, чтобы творить чудеса, им порой нужно выпить столько сил у подобных нам, что целая роща может зачахнуть.

– Откуда же они взялись? – вслух подумала я.

– Этого я не знаю, а они никогда не говорят, где их настоящий дом. Известно лишь, что это где-то очень далеко, а почему феи покинули свои края, никому не ведомо. Быть может, их изгнали, может, они проиграли битву, а может, осушили те земли до дна и отправились искать иные края для пропитания… и вдруг уже не впервые?

– Что же они, как пиявки? – невольно поежилась я.

– Можно сказать и так, – кивнула сирень, – да только пиявка не пообещает тебе всех сокровищ мира в обмен на крохотную услугу или ничтожный дар. Ты, быть может, и не заметишь потери, но рано или поздно очень пожалеешь о том, что связалась с феями. Либо же пожалеют твои близкие.

– Как в истории о каменном сердце? – припомнила я.

– Пожалуй. – Огромное дерево будто издало вздох. – Много жизней они загубили, а все лишь потому, что люди – источник силы, как и мы, но… Дерево или цветок не соблазнишь богатствами или дальними странствиями, и даже прекрасный спутник жизни нужен не каждому, а уж власть и победы нам вовсе ни к чему. Ну, разве что над сорняками и вредителями, – подумав, добавила она, – но это, согласись, мелко для фей!

– Выходит, они просто… питаются?

– Конечно. И чем больше просит человек, тем больше заберет фея взамен. Первенца, например. Или чью-то жизнь. Или счастье. У людей, знаешь ли, многим можно поживиться, не то что у нас или лесных зверей, а феи жадны и никогда не упустят своего. Вдобавок мы питаемся от земли, потому и были нужны: я ведь сказала, впрямую забирать силу феям слишком тяжело, а мы тянем ее беспрерывно, особенно по весне и летней порой.

– Ах вот почему зимой их нет…

– Верно. Они никуда не пропадают и не засыпают, как мы, но становятся слабосильны. Зимой, знаешь ли, царят такие духи, против которых не решатся выйти и самые могущественные феи! Ну а люди… – она повела ветвями, – люди позабыли, как это – брать силы у земли. Зато хоть они и цветут недолго, но так ярко, что сразу же сделались для фей лакомым кусочком. Те и прежде любили животных, в особенности когда в тех играет кровь, а еще когда они приносят потомство. Но многого у дикого зверя не возьмешь, он погаснет – и все. У человека же можно брать куда больше, а вдобавок делать это долго, если повезет.

Я молчала, пытаясь уложить сказанное в голове.

– Кое-кто, – добавила сирень, – ухитрялся обманывать фей, ну или хотя бы не оставаться внакладе, как им казалось. Но тогда расплачивались их дети… Норвуды ходили по краю пропасти много лет, но старшим еще хватало разумения советоваться с духами, а не верить слепо феям, только это их и спасало… Долги, однако, накапливались, и когда самозванка решила взыскать все и сразу с Грегори Норвуда… У него не было шансов.

– А если бы он согласился? – спросила я. –