Той же ночью, когда он сидел в свете канделябра, набрасывая на бумаге буквы еврейского алфавита и надеясь, что из-под его руки появится таинственное сочетание YHWH, он свершил то, что у него никогда раньше не получалось, ибо он еще не был достаточно подготовлен к встрече с этими последними тайнами, – одиночные буквы вдруг начали исчезать, и наконец он увидел две оставшиеся – они обозначали число 301. И снова оно занялось пламенем.

В этот самый счастливый период своей жизни, когда Элишеба гордо ходила со своими тремя детьми, а его влияние в Цфате достигло предела, толстый ребе убедился, что это число 301 возникает перед ним в самых неожиданных местах. Так, в пятницу днем он отправился с раввинами на луга, чтобы встретить пением приближение Шаббата, а когда он расстался с ними и пошел от одной белой стены Цфата до другой, возвещая о наступлении Шаббата, перед ним, испугав его, возникла пылающая цифра 301. Он никуда не мог деться от нее, и на третьем месяце этих видений пришел день, когда, обнимая жену, он увидел эти цифры, пламенеющие у нее на лбу, а затем и на головках своих детей. Это было ужасное мгновение.

Три дня он ни с кем не разговаривал. В пятницу не стал принимать ритуальную баню и не отправился на луга встречать Шаббат. Вместо этого он тихонько прокрался в немецкую синагогу – человек, неспособный понять открывшиеся перед ним Божественные откровения, и, когда его подхватила и понесла волна поющих голосов, он смог расслышать, как за занавесом, отделяющим женщин, поет Элишеба:

Приходи, мой Возлюбленный, давай встретим Невесту.

Ждет нас приход Шаббата.

И снова, теперь уж на вышитом занавесе, прикрывающем Тору, он увидел пылающие цифры 301.

И, перекрывая голоса певцов, он вскричал:

– О Господь, что мне надлежит делать, чтобы помочь? – Цифры занялись таким пламенем, словно собирались поглотить всю синагогу, и, к удивлению молящихся, он распростерся на полу со словами: – Бог, призвал ли ты меня наконец?

Ребе Элиезер, услышав эти слова, прервал пение и поспешил к лежащему ребе, и когда он увидел экстаз на лице толстяка, то понял – из-за поглощенности Каббалой с ним случилось что-то ужасное и он готов на самые неожиданные поступки. Он отпустил ему три пощечины и крикнул:

– Это не так!

Но лежащий не заметил пощечин. Он смотрел только на шкафчик с Торой, на котором продолжали гореть загадочные цифры. Они исчезли, лишь когда Заки, подчинившись, крикнул:

– Я пойду!

В конце службы он, не обращая внимания на ребе Элиезера, заторопился домой, где вместе с женой и детьми произнес вечернюю молитву. Он едва не сломался, когда смотрел на эти четыре обожаемых лица. Он закрыл дверь перед обычными гостями, которые любили петь вместе с ним вечером Шаббата. Вместо этого он уединился в своей комнате, где молился всю ночь. Утром, подождав, пока Элишеба накормит детей, он сказал ей:

– Я должен поговорить с тобой.

Она просто и открыто улыбнулась ему:

– Говори.

– Не прогуляться ли нам до старого форта? – торжественно предложил он, и Элишеба, которая вот уже несколько дней боялась этой минуты, согласилась. Попросив соседскую старушку присмотреть за детьми, она вместе с мужем двинулась наверх по узким улочкам Цфата, что вели к форту крестоносцев. Там они сели на древние камни, глядя на волшебный пейзаж, на лоне которого они жили.

– Дело касается изъявления Божьей воли, – сказал ребе Заки.

– Я знала, что так и должно быть, – ответила его жена.

– Я не так учен, как твой отец, и не умею так проницать в тайны, как доктор Абулафиа, но давным-давно, когда я еще мальчиком впервые прочитал Талмуд, я нашел послание, которое всю жизнь вело меня. Это были слова великого Акибы, который был таким же простым человеком, как и я. Акиба сказал: «Все в жизни дается под залог, и все живущее опутано сетью. Лавки открыты, торговцы предлагают кредит и готовы отпускать в долг, рука пишет, и любой, кто хочет взять займ, может прийти и взять займ; но сборщик налогов неустанно обходит всех, взимая плату с каждого человека, хочет он того или нет».

Наступило молчание. Элишебе давно были известны эти мудрейшие строки Акибы. Она знала, что все человеческие создания живут в путах, которые и ограничивают пределы их деятельности, и, кроме того, она знала, что сборщики налогов каждый день ходят кругами, взимая плату с тех, кто одалживался в расчете на будущее. Это понимание было основной моральной нормой иудаизма, и она не могла отмахнуться от нее. Она лишь пыталась понять, что на уме у ее мужа.

– Много месяцев, – сказал он, – я чувствовал, как меня призывает цифра 301, а недавно она появилась на лбу у тебя и на лбах наших детей. – Он вздрогнул и отпрянул. – Она и сейчас на тебе, Элишеба.

– И что это значит? – тихо спросила она.

– Огонь.

Несколько секунд она смотрела на этого маленького толстенького святого человека, с которым ей было позволено испытать такое простое счастье, и наконец до нее медленно дошел смысл его видения, но она отбросила великие слова Акибы:

– Заки, нет! Нет!

– Это значит огонь, – глухо повторил он.

Еще несколько часов они спокойно сидели среди руин замка крестоносцев, пожилой мужчина и его прекрасная молодая жена, и наконец обоим им пришлось осознать, что нет ни спасения, ни иного выхода. И Элишеба, преисполненная такого отчаяния, о силе которого она даже не подозревала, повернулась к мужу и сказала:

– Если ты должен, пусть Бог укрепит тебя для прославления Его имени.

– Я должен, – сказал он, и, подобно привидениям, не чувствуя под собой земли, они спустились с холма.

Элишеба взяла на себя обязанность оповестить других раввинов, и они заторопились по улицам к сапожной мастерской.

– Что, Заки умирает? – спрашивали соседи, видя это внезапное столпотворение.

Маленький сапожник с седой бородой, которому ныне исполнилось шестьдесят лет, с непреклонным видом сидел на своей табуретке. Вокруг него собрались самые достойные люди Цфата.

– Всю жизнь я пытался понять, – сказал он, – почему же я такой толстый. Чтобы порадовать Рашель, я старался есть меньше, но по воле Бога все равно оставался толстым. Все это имело цель. И теперь, когда я отправляюсь на костер ради прославления Его Имени, гореть я буду долго и ярко.

И тут дало о себе знать духовное единство Цфата. Ребе Элиезер, оторванный от своих занятий, не стал напоминать коллегам, что такой эгоцентризм – конечный результат изучения Каббалы, не стал он и убеждать, что поиски такого мученичества – это высокомерие, не имеющее законного оправдания.

– Заки, – попытался он урезонить его, – мой любимый зять, Бог ли направляет тебя или твое собственное тщеславие?

И доктор Абулафиа, который убедил Заки заняться Каббалой и сейчас нес на себе ответственность за его отчаянное решение, испытывал угрызения совести перед решимостью Заки возместить урон, который он нанес общине Поди своим бегством.