кредит. Прежде всего будьте уверены, что дворянство лифляндское не замедлит к подножию трона припасть и умолять Вас ему статью 4 даровать, доказывая неопровержимо, что будет оно разорено, если Вы этого не сделаете, я об этом по возвращении узнал. Прошение уже ходит среди сельских землевладельцев, и очень сильно я ошибусь, если дворянство эстляндское этому примеру не последует. Вы отказать не сможете, я это предвижу. В таком случае сделайте сами великодушно и в качестве дани всеобщей справедливости то, что иначе сделаете в результате повторяющихся просьб или сумм, для этой цели уплаченных. Поверьте мне: Лифляндия желает преуспеть во что бы то ни стало и на это никаких денег не пожалеет. Финансист Вам скажет, возможно, что Вы на этом потеряете; это неправда; Вы выиграете. Послушайте меня, изучите мои подсчеты. Представьте, что Вы разным дворянским сообществам дали взаймы 20 миллионов при условии постепенного возмещения серебряными рублями и что каждый год нужно Вам собирать по 1 миллиону. При курсе 3 рубля 80 копеек за 1 рубль серебром этот миллион будет равняться 3 800 000 рублей ассигнационных. Если примете Вы уплату исходя из соответствия 1 рубля серебром 2 рублям бумажным, то получите 2 миллиона и потеряете 1 800 000 рублей бумажных. Но если потребуете Вы уплату в рублях серебряных, вынуждено будет дворянство за них торговаться, и курс ассигнаций упадет; если опустится он всего на 10 копеек за каждый рубль серебряный, а меньше быть не может, это 1/38-я часть того, что Вы потеряете на всех Ваших доходах, которые в этом году должны были бы подняться до 200 миллионов рублей бумажных. Пусть даже Вас не заботит судьба несчастных служащих казенных, которые только на ассигнации живут (говорю с Вами теперь исключительно как финансист); часть доходов, которую Вы расходуете немедленно, составляет больше половины <иначе говоря, больше 100 миллионов. Тогда 1/38-я часть от 100 миллионов это примерно> – итак, Вы примерно 3 миллиона потеряете, чтобы выгадать 1 800 000 рублей, и вдобавок будет казаться, что Вы у Ваших подданных желаете последние серебряные рубли отнять, какие у них еще есть, то есть будете Вы иметь вид фальшивый и отвратительный, какой уже пытались Вам сообщить, предложив указ об архивах[568]. Лишь только Вы мир на юге заключите, будете нуждаться только в бумажных деньгах; собственные Ваши бумажные деньги составят Ваше богатство, и Вам только одно нужно сделать: меры принять, чтобы их курс повысить. – А если в конце концов не захочет дворянство заплатить эти рубли серебром, если объявит себя банкротом, захотите ли Вы его землями завладеть в тот самый момент, когда Вы о продаже государственных имуществ объявляете? Видите сами, что придется уступить. Окажите же по доброй воле, как в проекте Указа и говорится, это благодеяние своим подданным. Первым плодом сего станет повышение курса ассигнаций; ведь указ этот уничтожит планы тысячи ажиотёров, которые последние два года не устают казну разорять. Поймите, что, лишь только прекратятся платежи серебром, серебро внутри страны должно упасть как можно более низко, и тогда будете Вы иметь дело только с понижением курса, вызванным внешней торговлей. О мой Александр, буду я иметь счастье <вновь> услышать, как Вас аристократы превозносят!

Больше мне Вам об этих указах сказать нечего, кроме одного: прикажите их перевести поскорее, отправьте без промедления в Сенат, и пусть будут они изданы все до единого самое позднее 1 декабря. Не обращайте больше внимания на смутные и пристрастные мнения своего окружения. Доверьтесь прямому разумению и бескорыстию Вашего друга. Какое мне дело, падают ассигнации в цене или повышаются? Коль скоро тех, какие Вы мне платите в качестве жалованья, мне на пропитание не хватит, каждый из Ваших вельмож, когда не останется у меня других средств к существованию, заплатит мне вдвое или втрое больше, если я к его сыновьям гувернером поступлю; а мои сыновья уж выросли. – Я человек свободный. Только Вы один, только Ваш собственный интерес меня в раба превращает. – И становлюсь я им так охотно!

Теперь еще одно слово о другом предмете. В ходе разговора нашего о министерствах я сказал Вам, что народное просвещение вместе с финансами, промышленностью и проч. департаменту политической экономии подведомо. Вы мне возразили, что тут дело в неправильном переводе. Вернувшись домой, разыскал я газету, и вот параграф Манифеста, посвященный образованию Государственного совета[569]; перевожу слово в слово.

«Отделение второе

Особенные учреждения Государственного совета.

1o. Устройство департаментов

1) Число департаментов и их предметы

§ 5. К департаменту государственной экономии будут принадлежать предметы общей промышленности, наук, торговли, финансов, казначейства и счетов».

Возможно ли, чтобы вкралась здесь ошибка в перевод? Будь так, народное просвещение в другом бы департаменте обнаружилось. А если ошибки нет, как можете Вы терпеть, чтобы науки, народное просвещение вперемешку с фабриками и торговлей были одному и тому же департаменту подчинены? Следует ли их предметами промышленными считать? <Не лучше ли было их поставить рядом с делами духовными? Но духовные дела отнесены в ведение департамента гражданских дел и юстиции – исключительно для того, чтобы не распускать министерство юстиции – коллегию чудовищную, ведающую предметами самыми разнородными.>

Восемь лет назад рукоплескали Вы правилам противоположным, которые я Вам представил в записке философского факультета, написанной против труда г-на Циммермана. Нашли Вы тогда распределение министерств по разрядам справедливым; оно с Вашими первоначальными идеями согласно было и лишь уточняло их. Сегодня у Вас система переменилась: завелось у Вас Министерство полиции, которое в конце концов посягнет на все части внутреннего управления[570]. Вы еще на собственном опыте дух подобного министерства не познали, но познаете, если во главе его окажется человек решительный. Франция тут дурной пример подает[571]. Неужели хотите Вы нынешнюю французскую систему заимствовать? Неужели есть у Вас в том нужда? Вы порядочный человек! Вы законный монарх! Вы Миротворец! Можете ли Вы так поступить, не входя ежедневно в противоречие с самим собой? Неужели согласны Вы, чтобы, пока Вы на границах воевать будете, внутренняя безопасность Вашей Империи очутилась в руках одного-единственного человека, быть может продажного? Вспомните деспотизм генерал-прокуроров[572]. У министров полиции окажется он еще хуже; подлая сторона их ремесла даст себя знать.

Вы не хотите отделить исправительную полицию от полиции физической и отдать первую под эгиду и меч закона. Меж тем я Вам уже доказал, что у двух этих разновидностей полиции – исправительной и физической – нет ничего общего[573]. Для одной потребен человек, который может похвастать только хитростью и грубостью. Для другой