об участии государственных служащих в незаконных операциях. В материалах следственной комиссии, расследовавшей дело о производстве поддельных ассигнаций в 1811–1818 годах в Полтавской губернии, имеются показания обвиняемого красильного мастера С. Метальника о том, что некий мещанин Аарон Кричевский получал из Харькова «фальшивые ассигнации от неизвестного чиновника, делаемые в остроге арестантами»[348]. Он будто бы слышал, что живущий в 120 верстах от г. Ромны «фактор какого-то полицмейстера или другого чиновника того города, где содержатся в остроге трое русских, которые делают фальшивые ассигнации и оные, Аарон от того чиновника продает тысячу фальшивых за 500 или 600 руб. настоящих»[349]. Другие фигуранты этого дела рассказывали о том, как с помощью взяток мошенникам удавалось избежать наказания. Из показаний однодворца деревни Ольшанцы Ивана Беляева, находящегося в харьковском остроге, следовало, что один из распространителей фальшивых денег крестьянин Шкамерда «попался в Павловграде и с помощью тех денег оттуда освободился»[350]. Арестованный фальшивомонетчик Холопцов (он же Кречетов), пойманный с фальшивыми ассигнациями при покупке бакалейных товаров, рассказал следователю, как его подельник Позняков «помирил их с квартальным за 400 руб<ей>, отдав свои собственные деньги»[351].

О связях полиции с фальшивомонетчиками рассказывал дворянин А. И. Зайнчковский, содержащийся в петербургской тюрьме за кражу денег. В прошении на имя управляющего министерством финансов (29.03.1862) он писал об изготовителях фальшивок в Московской губернии: «Московская полиция находится с ними в тесной дружбе, так что если и бывают у них обыски, то остаются без последствий <…> после обыска как частный пристав, так и надзиратель остаются весьма довольны, что берут с них деньги как дань, вследствии чего они имеют свободный ход и остаются непреследуемыми»[352].

Достоверность сведений, предоставленных осужденными преступниками, безусловно, может вызывать сомнения. Но, кажется, не случайно С. Е. Кушелев говорил о неуверенности губернского начальства в «своей полиции», поскольку в ведомственной переписке также встречаются упоминания о покровительстве должностных лиц преступному промыслу. Если в высоких столичных кабинетах предпринимались всевозможные меры для искоренения зла фальшивомонетничества, то на местах сплошь и рядом «благодетели» из числа государственных служащих покрывали преступную деятельность подделывателей денежных знаков.

В 1858 году «выкрест ковенский мещанин Алексей Александров Соломин», содержащийся в Витебском тюремном замке, просил губернатора Колокольцова провести расследование его дела. Он утверждал, что местные фальшивомонетчики подбросили ему штемпель для чеканки фальшивой монеты. «Собранныя поголовно со всех деньги, — писал он, — для уничтожения меня, их общего врага <…> произвели такое влияние на здешнее правосудие, что был уже на пути в Сибирь»[353]. По результатам проведенного расследования губернатор доложил министру юстиции, что «следствие произведено не только с отступлением от форм, но и с видимым пристрастием»[354]. В 1864 году уездный исправник майор Е. Яковицкий, доложивший тверскому начальству о существовании в Вышнем Волочке «правильно организованного общества для выпуска билетов», сообщил и о том, что судебный следователь «г<оподин> Невский был покровителем фальшивых монетчиков и их торговли»[355]. Покровителем группы фальшивомонетчиков, содержавшихся в Новочеркасской тюрьме, оказался один из надзирателей. В июне 1886 года в Новочеркасске с фальшивыми кредитными билетами двадцатипятирублевого достоинства была задержана солдатская жена Мария Курицына. «Из объяснений Курицыной оказывается, — рапортовал прокурор окружного суда министру юстиции, — что означенные кредитные билеты подделываемы были арестантами в Новочеркасском тюремном замке и впускаемы в обращение через одного из надзирателей этого замка»[356]. Результатом внезапного обыска в тюремных камерах было «обнаружение» материалов и инструментов для изготовления фальшивок, «и в ретираде — двух листов почтовой бумаги формата кредитного билета с наведенными водяными знаками»[357]. Следствие установило, что изготовленные подделки «через арестанта Рябкова передаваемы были надзирателю Самарину, а этот последний передавал их Курицыной для сбыта»[358].

В покровительстве преступникам были замечены не только нижние чины полицейского ведомства, но и высокопоставленные чиновники. Майор Смельский в сентябре 1872 года отчитывался о своей командировке в Ригу: «Я узнал от таможенного жандармского полковника, что в Риге много фальшивых денег, доставляемых из Вильны, что несмотря на постоянную переписку с Виленскими властями, Виленская полиция не только не содействует к раскрытию этого зла, но еще как бы затемняет его»[359]. Губернские власти, по мнению майора, стремились замять дело разоблаченных фальшивомонетчиков: «Вильна так и хлопочет защищать Огинских и Мегатеров, и нет сомнения, что это по особому чьему-то желанию. Тут, я думаю, немало работают адъютанты: князь Огинский и граф Тышкевич, в особенности последний, который по непонятным обстоятельствам что год делается богаче и богаче»[360].

О случаях неблагонадежности некоторых представителей местных органов власти было известно на самом высоком уровне. В декабре 1882 года товарищ министра финансов П. Н. Николаев обращался к витебскому губернатору В. В. фон Валю с просьбой оказать особое внимание проводившемуся в г. Режицке расследованию о «заарестованом» в уездном Казначействе фальшивом сторублевом билете, поскольку получил сведения, «что будто бы в Режицком уездном полицейском управлении заинтересованы в том, чтобы потушить это возникшее дело»[361].

Коррумпированность провинциальных органов власти — это лишь одна из проблем, с которой приходилось сталкиваться чиновникам министерства финансов. В борьбе с «фабрикантами и переводителями» фальшивых денег им приходилось решать ряд специфических вопросов. К таковым можно отнести нехватку профессиональных кадров, сложности с подбором толковой и благонадежной агентуры на местах. Так, например, статский советник Сераковский писал из Варшавы в министерство финансов в августе 1880 года: «Неудовлетворительность состава Варшавской сыскной полиции, все агенты которой состоят из людей малоспособных, получающих ничтожное, от 12 до 15 рублей в месяц, вознаграждение и состоящих на службе 15 и более лет, делает невозможным производство розысков по Варшаве местными средствами»[362]. Сложностей добавляли и неповоротливость судебной системы, и нерасторопность местных администраций. Все это, вкупе с глубоко укоренившимся в народном сознании представлением о легкости и «не зазорности» такого заработка, создавало немалые трудности в искоренении нелегального производства денежных знаков.

Еще одной нешуточной проблемой, с которой приходилось считаться российским властям, была фальсификация российских денег зарубежными фальшивомонетчиками.

Глава 5

Заграничный «товар»

«Воровские деньги» иноземной работы появились в России как минимум с конца XVI — начала XVII века. А. С. Мельникова, известный специалист в области средневековой русской нумизматики, писала: «Из письменных источников достоверно известно, что подделки под русские копейки изготавливали датчане, голландцы, шведы»[363]. Фальшивые или иные «непрямые» монеты были обнаружены в ста двадцати восьми из трехсот, изученных исследователем, кладов, попавших в тайники начиная с правления Ивана Грозного и заканчивая первыми годами XVIII века[364]. Из массы фальшивых денег, найденных в кладовых комплексах, она выделила «три группы иностранных подделок: копейки с именем Ивана и Федора, которые, по нашему мнению, чеканились Английской Московской компанией между 1595–1600 гг.,