– Я говорю лишь о том, что ты не решаешь, кого любить. Любовь выбирает тебя!

Я качаю головой, но улыбаюсь ее театральности.

– Я согласна, что любовь выбирает тебя, но любовь выбирает правильных людей, незамужних людей. Людей, которые идеально подходят друг друга.

– Да, но если тебя бросили, то в твоей жизни появится следующая любовь. Так устроен мир, и именно это показывает Джонатан в своей книге, non?

Я раздумываю. В книге они оба были когда-то в браке, но эти браки распались еще до того, как они нашли друг друга и поняли, что, несмотря на свое прошлое или даже благодаря ему, они – идеальная пара.

– Возможно, – неохотно признаю я. – Но я не уверена, что назвала бы их родственными душами.

– Зачем вешать ярлыки? Их любовь была пламенной, страстной, о такой любви мечтают многие.

Лоран медленно пробирается к нам сквозь толпу, пока Виолетта говорит:

– Настоящая любовь не обязательно длится вечность. Мы должны быть готовы снова открыть свои сердца, и неважно, насколько сильно они пострадали.

К счастью, отвечать не приходится, потому что Лоран обхватывает Виолетту руками и кивает в сторону входа в магазин.

– В очереди можем не стоять, а мероприятие посмотрим с мостика наверху. У нас будут лучшие места.

Плечи расслабляются: наверняка уж Джонатан нас там не заметит. Мы заходим через боковой вход и пробираемся вверх по лестнице; воздух вокруг тяжелый, наполненный тысячами историй, которые только и ждут, чтобы их прочитали. Моя книголюбивая кровь пульсирует: единственное, чего я хочу, – это порыскать на полках, но я позволяю увести себя вверх по шаткой лестнице, которой, должно быть, не одна сотня лет. Мы устраиваемся в видавших виды креслах-мешках, и Лоран достает из куртки бутылку красного вина и упаковку пластиковых стаканчиков – настоящий кочевник.

Я смеюсь.

– Ничего себе, какая удача.

Он улыбается:

– Вино и литература – идеальное сочетание.

Я морщу нос.

– Я не буду, спасибо.

Последнее, чего мне хочется, это напиться вина (опять) и броситься на руки к Джонатану, целуя его как сумасшедшая (снова). Нет уж, я буду полностью себя контролировать и сдерживать свою истинную, слабовольную кочевническую натуру.

– Да выпей немного, – науськивает меня Виолетта. – Хуже не будет.

Может, немного расслаблюсь…

– Один бокальчик.

Я уже говорила, что меня легко склонить к чему угодно, если это приведет к веселью?

К тому времени, как автор начинает выступать, бутылка почти опустела. Я мысленно хлопаю себя по плечу: сняла напряжение и уже не так страдаю от того, что нахожусь здесь. И правда, о чем переживать? Он писатель, я читатель, вот и все.

Но, святой голем, Джонатан излучает je ne sais quoi[27], и это что-то рождает во мне странные ощущение. Нет, наверное, это просто голод, я ведь не ела, в конце концов. Может, дело не в нем, а в моей диете. Это же очевидно. Я проглатываю остатки вина в надежде, что они заполнят пустоту, голод, желание – что бы это, черт возьми, ни было, и усаживаюсь, чтобы насладиться мероприятием.

– Ты чего так сидишь? – шепчет Виолетта.

– Как?

– Ты лицом вжалась в перила. Аккуратно, не то выпадешь!

Я, ахнув, понимаю, о чем она говорит. Я словно пленник за решеткой, крепко вжавшийся в прутья и отчаянно впитывающий вид реального мира. Виолетта смотрит на меня, словно беспокоится о моих интеллектуальных способностях. Очевидно, она права.

– О, это… мое зрение. Оно ужасно, – вру я. – Ни черта не вижу.

Она склоняет голову.

– Правда?

– Ага.

– Надо было сказать, мы бы попросили места внизу. Лоран! – кричит она, и я морщусь, когда звук эхом облетает комнату, привлекая внимания толпы. Я отползаю от края, пытаясь спрятаться, но места нет, поэтому я ложусь на пол и надеюсь, что Джонатан меня не видит. – Попрошу Лорана достать нам места получше, – говорит Виолетта, а потом хмурится. – Ты чего?

О боже.

– Я… Я… потеряла линзу…

– А другим глазом ты не видишь?

– Я их обе потеряла.

Я буквально чувствую, как от количества срывающейся с губ лжи растет мой нос. Я смотрю вниз, надеясь, что толпа повернулась обратно к Джонатану, но натыкаюсь лишь на смертельные стальные взгляды. Виолетта громко объявляет:

– У нас тут слабовидящая подруга! Не видит ничего!

Я хочу умереть. Хочу свернуться в клубочек и тихо покачиваться. Придется продолжать притворство, раз уж весь чертов магазин пялится на меня. Я зажмуриваюсь и хлопаю ладонями по ковру, словно ищу смысл жизни, а совсем не контактные линзы, которых там нет, потому что с моим зрением все в порядке!

Даже больше: мое зрение просто идеально, что в данном случае упущение, потому что мне не хотелось бы больше смотреть на последствия своих ошибок.

Происходит немыслимое. Я слышу голос Джонатана.

– Может, ваша подруга поднимется ко мне на сцену? Здесь, рядом, будет хорошо видно.

У меня поджимаются пальцы ног.

Я закрываю лицо ладонями. Надеясь, что он меня не узнает, я маскирую голос, говоря на ужасном французском:

– Merci, но non, non, можно и без этого.

Я подглядываю сквозь пальцы и вижу, что он улыбается. И есть на его лице что-то еще… Изумление. Он понял. Боже, он понял, что это я. Я размышляю, не выброситься ли мне из окна, но приземление со второго этажа будет немягким.

– Oui, – говорит Виолетта, хватая меня за руку. – Сейчас спустимся.

Нет! Нет, нееееет!

Меня тащат вниз без моего согласия и усаживают на стул рядом с Джонатаном.

– Спасибо за беспокойство, – говорит Виолетта. – Бедняжка даже руки свои не видит, а они ведь прямо перед ней.

Толпа смягчается, стальные взгляды превращаются в сочувственные.

– Пожалуйста, – говорит Джонатан. – Вам удобно? Могу ли я что-то предложить?

Мантия-невидимка была бы очень кстати.

– Я в порядке, спасибо, – резко говорю я. – Пожалуйста, продолжайте.

– Мне кажется, мы знакомы? – если никто не слышит в его голосе сарказм, то я уж точно слышу.

– Хотела бы я сказать то же самое, но не могу вас разглядеть.

Я наигранно ощупываю руками пространство перед собой, как будто бы он стоит тут, а не в нескольких шагах.

– Позвольте, – говорит он, придвигаясь ближе и подставляет лицо моим ладоням. Паясничество вышло мне боком.

Я трогаю его лицо и специально-случайно пихаю палец ему в глаз.

– Ай.

– Простите.

– Ничего не припоминаете?

– Совсем.

Он улыбается, на щеках расползается румянец: наверное, от боли. Я же ткнула его в глаз.

– Может, вы приходили ко мне во сне?

Я щурюсь.

– Это реальная жизнь, Джонатан, не книга.

– А нельзя притвориться, что это одно и то же?

– Только писака