Бригадир почему-то не договаривал, умолкал, как бы передавая слово молодому, с усиками. Но тот не торопился высказываться; на его продолговатом лице все время держалось выражение сосредоточенности, будто он обдумывал, что сказать такое, что бы удивило людей. Этот спортивного вида человек оказался районным архитектором; работал он первое лето, все больше разъезжал по деревням, знакомился с их планировкой и застройкой. И хоть он слегка захмелел, оживился после прихода Максима, но заговорил спокойно, правильными фразами:

— Что получалось у нас с сельским строительством? Кустарщина, самодеятельность. Строили кому как вздумается. Оборотистые, цепкие председатели колхозов выкручивались, а скромницы попадали в беду. То стройматериалов не доставалось, то рабочей силы не хватало, то подрядчика перебрасывали на другие объекты. Было ясно, раз всерьез беремся за перестройку деревень, чтобы их подтянуть к городскому уровню, тут не обойтись без строительного центра, без могучей руки. Надо ж все сконцентрировать, всем обеспечить, все направлять. Строить приходится по-современному, с размахом. И не избу, не сарай, а клубы, больницы, целые улицы новых домов. Слава богу, теперь у нас есть министерство сельского строительства, дела пойдут куда лучше, Но возьмем другую сторону — проблему архитектора. В районе уже появилась такая должность, а в колхозах? Агроном есть, зоотехник имеется, инженер тоже. Почему же нет своего зодчего, который бы отвечал за облик деревни? Рано еще, без него можно обойтись? Возможно. Но все равно жизнь потребует, чтобы в каждом колхозе появился и свой архитектор. Об этом уже пора задуматься…

Максим с интересом слушал разговор, внимательно присматривался к мужчинам, невольно проникаясь к ним уважением. Павел Николаевич соглашался и с пожилым бригадиром, и с молодым архитектором, многозначительно кивал массивной головой, а потом, как бы подводя итог, стал горячо, с увлечением доказывать, что надо же кому-то в районе начинать большую перестройку деревни, — так пусть это будет Гремякино. И хотя ему никто не возражал, он разгорячился, размечтался, принялся всех убеждать, что видит в этом смысл своей дальнейшей жизни. Он был хорош, прямо-таки привлекателен в своей нетерпеливости и горячности, глаза его блестели, волосы растрепались.

«Смотри-ка, не узнать гремякинского председателя!» — подумал Максим, усмехаясь.

Ему вдруг захотелось пошутить над Павлом Николаевичем, поубавить его пыл, он сказал весело и задористо:

— Стройка в Гремякине начинается-то с выпивки под стогом сена? Старо, товарищи, как мир! Не дай бог, и дальше так пойдет.

Все на минуту отвлеклись от серьезного разговора.

— Стопка — это так, для беседы и расположения души, — отмахнувшись, произнес Павел Николаевич.

— Она, чарочка-то, только скрепляет дело, как раствор кладку! — поддержал его бригадир и рассмеялся, довольный своим ответом.

— Не все ли равно, где человеку думать, обсуждать, решать! — добавил архитектор и теми же правильными, книжными фразами опять заговорил о деревенских строительных нуждах.

Толкнув Максима локтем в бок, Павел Николаевич сказал, что ему как журналисту, наверное, такой разговор интересен и полезен. И тут же он приналег на еду, лишь дополнил добродушно-насмешливым голосом:

— Ты слушай, слушай практиков да на ус наматывай, как Гоголь. Может, пригодится в твоих писаниях…

Узнав, что перед ними областной газетчик, архитектор и бригадир как-то подтянулись, посерьезнели, даже переменили позы. Первый стал возмущаться тем, что в колхозах строятся однотипные клубы, магазины, детские ясли, отчего и сами деревни становятся похожими друг на друга, как близнецы. А второй пожаловался, почему это не введут для деревенских строителей передвижные фургончики, чтобы возить на работу да и при случае переночевать в них. Теперь они уже говорили не столько для Павла Николаевича, сколько для Максима; что-то живое, непосредственное, непринужденное как бы сразу выветрилось, исчезло — так бывало нередко, когда вдруг в собеседнике узнавали журналиста, и Максим к этому привык.

«Вроде интервью дают!» — усмехнулся он.

Вскоре все поднялись, стряхнули с себя былинки и поехали к автобусной остановке. Архитектор и бригадир то и дело обращались к Максиму, стараясь заинтересовать его строительными делами, даже посоветовали побывать в районном Межколхозстрое, а тот только слушал, отмалчивался — ему не хотелось заниматься чем-либо серьезным. Когда подкатил автобус, те еще раз заверили Павла Николаевича, что строители не подведут Гремякино, а потом на прощание долго махали руками из окна автобуса.

На обратном пути в деревню Максим спросил председателя:

— Помнится, у тебя был вроде другой «Москвичок» — коричневый. Новый заимел, что ли?

Они ехали едва заметным проселком через луговину, заросшую овсяницей. Павел Николаевич был доволен прожитым днем, встречей с товарищами из района; он повернулся к Максиму улыбающийся, оживленный:

— Я ведь не терплю однообразия, я за всяческое обновление! «Москвич» у меня тот же, только я его осенью крашу в коричневый цвет, а весной — в голубой. Так-то милей сердцу. Надо уметь праздники для себя устраивать, почаще обновками обзаводиться. Жизнь-то вообще повсюду разнообразится, меняется, чего же нам, грешным, отставать?..

Теперь Максим посмотрел на председателя с удивлением и хорошей завистью: что-то необычное почудилось ему в словах Павла Николаевича, в его характере. Он был уверен, что знал по прежним встречам этого серьезного, уравновешенного, малоразговорчивого человека, судил о нем по гремякинским делам, по тому, как отзывались колхозники о своем руководителе. А выходит, председатель способен и на чудинку: красить машину ради настроения в разные цвета — такое не каждому взбредет в голову.

Тем временем Павел Николаевич, не отрывая взгляда от едва приметной дороги, как-то незаметно перебросил мостик в разговоре к другой теме. На подбородке у него выделилась припухлая складка, брови напряженно изогнулись.

— Раньше, при старом председателе Шульпине и при прежних областных властях, как действовали в Гремякине? Стремились кадры создать, поднять их авторитет. Мол, главная наша сила — выдающиеся передовики. Вот и нажимали, чтобы получить ордена, медали, даже Золотые Звезды… Маяки зажигали, которые бы путь указывали. Ну, а сейчас, понятно, другой взят курс. Я к чему стремлюсь? Надо гремякинскую материально-техническую базу всячески расширять и укреплять. Урожаи у нас вроде подходящие, пшеничка Мироновка здорово выручает, с животноводством подтягиваемся… База — она все дальнейшее определит, на ней все держится. И все вырастет, наберет силу: культура, быт, новые нравы… Словом, перестроим Гремякино, превратим в образцовую деревню — вот тогда не на бумажке, а на деле подтянемся до городского уровня. Такая, брат, у нас программа на сегодняшний день…

За деревянным мостком через размытый половодьем овраг Павел Николаевич притормозил. Лицо у него теперь почему-то было обеспокоенное, растерянное, и у Максима даже промелькнула мысль, уж не нахлынули ли на председателя какие-то сомнения…

— Послушай-ка, поехали ко мне в гости? — внезапно предложил тот; что-то просительное, тревожное таилось в его глазах. — Хоть на часок!