более обыденного, здравого, но слабого аналитика. Здравомыслие аналитика рассматривается как препятствие в достижении всемогущих решений, и его следует либо соблазнить на уступку, либо сокрушить всемогуществом.

Аналитик, дав интерпретацию, что с помощью Яхве пациент хочет быть сильным и победить своих врагов, признал потребность пациента во всемогуществе как источнике безопасности. Он понял, что когда пациент чувствует себя маленьким и преследуемым голиафоподобными фигурами, он воспринимает аналитика слабым, а то, что тот предлагает, – совсем невпечатляющим. Вслед за этой интерпретацией пациент смог признать, что с момента срыва утратил ощущение собственной идентичности и больше не знает, что «я – это я». Он способен выражать грусть об идентичности, утраченной, как он думает, навсегда и, хотя и радуется непобедимой силе, обретенной посредством молитвенного платка; явно мечтает вернуться в состояние до срыва, когда он не нуждался в таком всемогуществе.

Смириться с реальностью – значит признать ущерб, который, по всей вероятности, никогда не будет устранен, и пациент был в состоянии, по крайней мере, на секунду соприкоснуться с такими болезненными чувствами, когда почувствовал поддержку аналитика, помогавшего ему скорбеть об утрате своих способностей и своих объектов. Какое-то время мы видим перед собой инвалида, но инвалида здравого, однако пациент не может поддерживать контакт с этими чувствами, и психотические силы быстро восстанавливают свой контроль над его личностью, пытаясь аннулировать и отрицать ущерб с помощью всемогущества.

Этот пациент, так же как и тот, которого описала Сигал (Segal, 1956), демонстрирует, что психотический процесс не полностью разрушил его способность чувствовать депрессию и заботу о своем отчаянном состоянии, состоянии своих объектов и своих отношений с ними. Эти моменты контакта открывают возможность развития и дают надежду на проведение полезной аналитической работы. Тем не менее очевидны также пределы такого прогресса и то ощущение собственной инвалидности, которое пациенту придется принять, если он смирится с психической реальностью своего состояния.

Глава 7

Месть, обида, раскаяние и репарация

Важная разновидность психического убежища – то, где у пациента преобладают чувства обиды и недовольства, и в данной главе я буду рассматривать, как такие укрытия действуют в качестве защиты от тревоги и вины. Такие пациенты чувствуют себя обиженными и оскорбленными, но не способны активно выражать свою жажду мести, открыто атакуя объекты, причинившие им зло. Некоторых пациентов сдерживает страх возмездия, но в тех случаях, которые я буду описывать, их торможение, похоже, связано со страхом, что месть будет чрезмерной и потребует такого воздаяния, что пациент не сможет выдержать тревогу и вину, порожденные признанием того, что он хотел сделать и в своей фантазии уже сделал.

Первый пациент, г-н Д., не мог признать свою ненависть ко мне, и открытые нападки были замещены выражением вежливого почтения. Он использовал всемогущественные маниакальные механизмы и осуществлял свою месть косвенно, неутомимо и безжалостно замещая свои объекты чем-то новым и лучшим. В своем анализе он добивался этого, игнорируя мои интерпретации и постоянно оставляя меня без внимания, так что я чувствовал, что меня отвергают и используют. Он словно мстил, обращая ситуацию, когда относился ко мне в точности так, как, по его ощущениям, относились к нему самому в его повседневной жизни и в анализе. Он объединился со всемогущей организацией, которая ограждала его от вины, втягивая в маниакальное душевное состояние – находясь в нем, не нужно было учитывать состояние объектов, и любой ущерб можно было аннулировать с таким всемогуществом, что о вине не могло быть и речи.

Второй пациент, г-н Е., был не столь маниакален, и в его убежище преобладала пассивность, выражавшаяся в том, что он проецировал ответственность в свои объекты и ожидал, что они признают себя достойными порицания. Это привело пациента к мазохистическому состоянию, которое поддерживало хроническое страдание, когда он чувствовал себя обиженным, но вынужденным терпеть преследование и содействовать ему. Иногда он понимал, что его объекты повреждены ненавистью, но обычно убеждал себя, что он ни в чем не виноват. Ощущая хроническое недовольство, он был способен испытывать чувство собственной справедливости и правоты.

У обоих пациентов проблемы проявлялись при попытке выйти из убежища и соприкоснуться со своей психической реальностью. Как только они начинали улавливать состояние, в котором находились объекты в их бессознательной фантазии, они приходили в ужас и над ними нависали тревога и вина. У г-на Д. такие моменты контакта, как правило, вызывали панику, которая обычно ассоциировалась с тем временем, когда он находился в глубокой депрессии. Он относился к возможности ее рецидива с таким ужасом, что малейший контакт с депрессивными чувствами обращал его в бегство под опеку патологической организации. Мне казалось, что ужасающее состояние его объектов бессознательно ощущалось им как результат мщения, жестоко и беспощадно отыгранного от его имени этой организацией, а также как результат его способа отрицать всякую ответственность за ненависть к своим объектам и пренебрежение ими, скрываясь в убежище. Здесь патологическая организация личности служила ограждением от вины, но ее действия также и порождали вину.

Г-н Е. не так боялся своей депрессии и иногда мог позволить себе контакт с ощущением утраты – в тех случаях, когда он отвлекался от обиды и пассивности и был способен нападать на свои объекты более открыто и активно. Такие нападения оказывались возможными благодаря его более прочной вере в то, что его способность любить выдержит выражение ненависти. Эта способность порождала чувства ответственности, сожаления и раскаяния, что, в свою очередь, стимулировало желание совершить репарацию.

Решающим для обоих пациентов в их попытках освободиться от господства патологической организации было то, могли ли они выдержать чувство вины или нет (см.: Steiner, 1990a). Если вина была переносимой (что иногда происходило с г-ном Е.), пациент чувствовал себя способным рискнуть и побороться за независимость от организации; если же она была невыносимой (чем, похоже, характеризовался случай г-на Д.), пациент ощущал, что вынужден отказаться от свободы и вновь вернуться в убежище, под опеку организации.

В этих случаях патологические организации начинают разворачиваться в попытке оградить объект и избежать вины, но по сути лишь переводили открытое нападение в русло более скрытой и затяжной кампании. Страх интенсивного и открытого выражения ненависти и деструктивности приводит к хроническому состоянию, в котором объект не разрушается и умереть ему не позволяют, но его истязают, ломают и удерживают в полумертвом состоянии. Человек и не осуществляет месть, и не отказывается от нее. Попытка предотвратить необузданное насилие приводит к бесконечному мщению с сохранением чрезвычайно крепкой связи с объектом, который должен оставаться в живых, чтобы этот процесс мог продолжаться.