Внезапно в голове у Барбары промелькнуло нечто холодное и темное, и поселилось в недосягаемой глубине ее сознания. Предчувствие.

Она задумалась.

Ладно, я их новая игрушка. Как сказала Терри. Хожу, разговариваю, когда мне разрешают. Они могут двигать моими руками и ногами. Могут даже одевать и раздевать меня, если захотят. Но как они играют с куклами?

Кто-то может представить себе довольно безобидную сцену, где маленькая девочка вроде Синди в истерике швыряет свою куклу через всю комнату. Она перестанет плакать, поскольку, если кукла сломается, кто-нибудь ее починит или купит новую. Таким образом Синди научится больше ничего не ломать. Но что, если кто-то вдруг сам стал куклой? При этой мысли кукле-Барбаре показалось, что лицо Синди увеличилось в размерах, а ее ясные, любопытные глаза стали грозными и холодными, как у кошки.

Опять же кто-то может не увидеть ничего плохого в том, что Пол отводил своих игрушечных солдатиков в темницу, привязывал их веревкой к столбам из прутиков и расстреливал по команде. Пол давал выход своей мальчишеской агрессии. В любом случае завтра утром они снова будут готовы сражаться, терпеть поражение и быть казненными. Настоящих солдат, реальных людей, конечно же, казнят лишь один раз. Один раз. Маленький Пол внезапно показался Барбаре еще бо`льшим чудовищем.

Разве Синди не говорила, что они отводили пленников и заложников в лес или в заброшенный домик прислуги, он же штаб Свободной Пятерки, и пытали их, чтобы выведать секреты? Даже в этом было не так много плохого. Эротические игры, открытия, разбор ценностей. На следующий день пленники возвращались невредимыми, угрюмыми и не желающими никому ничего рассказывать, а значит, снова готовыми к пыткам. Но если пленники были настоящими?

Дальнейший шаг был логичен. На четвертом уровне игры пятеро детей, предподросткового и подросткового возраста, собирались медленно замучить Барбару до смерти. Барбара сразу отвергла эту мысль. Она не игрушка, а они не могли делать все, что им взбредет в голову, ведь мир, где существовала порка, наказания и органы власти, никуда не делся. Ее беспокоила лишь мысль о том, что они задумывались об этом.

И том, как они вообще до такого додумались.

В своих играх дети изображали жизнь такой, какой, по их мнению, она была или какой они хотели ее видеть. Барбара узнала это еще на первом курсе. Но если то, чему учили ее как будущую учительницу правда, то почему эти дети хотели верить, что жизнь именно такая? На ум ей пришли веревки, лейкопластырь и страдания.

Материалом для детей являлось все то, что они наблюдали, выдумывали и имитировали. Весь их мир. Никто не говорит о том, что кругом полно войн, преступности и грязи, и дети впитывают все это, – подумала Барбара. Господи, некоторые люди даже критикуют сказки за излишнюю жестокость. Но есть и другая среда – полная любви, тепла, веселья и заботы. Эти дети, безусловно, жили в такой, ни в чем не нуждаясь (вот бы у меня было все это, – сказала себе Барбара). Так почему же, получив в жизни все, эти дети выбирали для своих игр самые мрачные темы? Были ли они злыми от природы? А если и были, то кто не был немного злым от природы? Что сказала бы Терри?

Терри (даже не удосужившись полностью материализоваться) сказала:

– Может, им не нравится то, что они видят в мире, который мы считаем «красивым». Может, он слишком сложный, слишком скучный, слишком тяжелый или вроде того. Может, они чувствуют, что, чтобы быть частью его, им нужно слишком ограничивать себя. Может, то, что мы считаем наградой, для них всего лишь наказание. Может, они вообще не хотят взрослеть. Может, этот мир сейчас закрыт и им негде жить.

Барбара ничего не сказала.

Ты хочешь повзрослеть, Барб?

Барбара снова промолчала.

– Ты думаешь, что эти дети странные, не такие, как все, и испорченные. Но откуда ты знаешь, что они сильно отличаются от других? Что ты думала о них, когда приехала сюда? Ты думала, что они милые и забавные. Что ты думала о них, когда возила в воскресную школу? Тебе хотелось быть их матерью и чтобы их отцом был какой-нибудь красивый, известный мужчина, вроде твоего доктора Адамса. Что ты думала о том, как они слушались тебя и веселились, когда ты водила их купаться? Ты упивалась этой своей любовью. Меня тошнит от тебя, – сказала Терри. – Человек – это сложный организм. Премьер-министры, наверное, тоже играют сами с собой, когда ложатся спать. То, что эти дети делают с тобой, является частью их игры; все сходится. И это вполне естественно.

Барбара молча покачала головой. Она снова отказалась принять эту логическую цепочку.

– Я тебе не верю, – сказала она. – Не все дети такие. И мы не были такими.

– Не были?

Барбара замерла. Что-то в тоне воображаемой Терри вызвало у нее воспоминание о хихикающих на парковке подростках из ее собственного детства. Она снова ясно видела их, снова отчетливо слышала. Их лица то появлялись, то исчезали, чередуясь с лицами Джона, Дайаны, Пола, Синди и Бобби.

– Нет! Они не делали ничего подобного.

– У них не хватило наглости, – пожала плечами Терри.

– Что ж, возможно, – согласилась Барбара. Что они сделали бы? Что сделал бы любой человек, получив полную власть над другим человеком? Что, в частности, будут делать неопытные дети? Кто знает, что думают люди в детском возрасте, когда мы их еще не сломали?

Д

ень был ясный, погожий и солнечный.

Барбара уже не сомневалась, что дети разденут ее донага. Это было не так уж сложно; ребята становились все увереннее. В конце концов, это не смертельно.

Я и раньше была голой, – сказала себе Барбара, но в ожидании продолжала чувствовать себя неловко.

В команде по плаванию, в общежитии, у врачей и – случайно, конечно же, – в семье ее определенно видели без одежды. Но эти случаи были кратковременными, вынужденными и не особенно приятными. Для поколения, которое как минимум на словах предпочитало откровенный внешний вид, открытую одежду и секс, она оставалась закрытой и сдержанной, избегая своей наготы и обычно отводя глаза от чужой. Естественно, ее беспокоило то, что она ханжа – в ее среде это было сродни смертному приговору, – что из-за своей робости и нерешительности она пропустит стремительно надвигающуюся волну любви и спаривания и останется в стороне. Но все эти страхи, казалось, не могли одолеть девичью застенчивость, негласное табу, сковывающее ее.

В попытке оправдаться Барбара сказала себе, что это лишь