– Зачем мы туда идем? – спросил Гэм, и, признаюсь, у меня не было ясного ответа.

Впереди начали показываться фрагменты корабельной архитектуры, их вырывал из темноты слабый луч нашего фонаря. Мы покачивались на волнах между выступами, покрытыми наростом из ракушек и гуано, когда мое внимание привлек покосившийся палубный настил, переборки и заблокированные водорослями дверные проемы в черной воде под нами. Мы не стремились подобраться ни к какой определенной части предложения, да и как бы мы могли, с нашим убогим плотом, да еще в почти полной темноте, и потому, когда днище нашего плавсредства заскребло о ржавый металл внизу, мы оба вздрогнули от неожиданности. Осторожно присев с двух сторон на краешек плота, мы спустили вниз ноги и, задыхаясь от обжигающего холода, коснулись ступнями крыши какого-то старого корабля, которая поднималась над остальным корпусом крутым металлическим лугом, сразу и гноищем, и местом жизни. Луч нашего фонаря скользил по ней, пока мы подпрыгивали на мелкой, но беспокойной волне пролива.

Мы вытянули наш плот на мелководье и тяжело опустились на железный холм, слушая, как волны бьются вокруг. От крошечных огней нашего городка и призрачных очертаний утесов нас отделяло около мили неглубокой воды.

Силы снова вернулись ко мне, и надо было воспользоваться фонарем и осмотреть место, куда мы попали. Оказалось, что мы сидим почти на самой вершине пирамидальной горы из ржавого железа, склоны которой через регулярные промежутки прерывались отверстиями – должно быть, бывшими иллюминаторами. Из воды не очень далеко от нас торчал нос, словно голова кита. Сразу за ним виднелся борт мелкого суденышка наподобие буксира. Мы были на архипелаге руин, где от одной ржавой развалины до другой, от одного слова до другого не было ничего, кроме кипения воды, зауми токов и противотоков.

У меня возникла мысль, а не попытаться ли нам добраться до другого острова в этой гряде, что, если вон того, похожего на путаницу мачт у дальних скал? Но Гэм не ответил, его слишком занимали сумеречные виды ближних руин, и он все шептал, что мы добрались сюда, мы сделали это.

Птицы, колониями расположившиеся на ночевку вокруг, немного заволновались, некоторые из них даже переменили место, но в основном наше прибытие не особенно встревожило их. Должно быть, они привыкли к разным существам, которые выбираются наверх из глубины, чтобы понежиться на солнышке или в лунном свете.

Ну, как тебе предложение вблизи, понятнее или не очень? Гэм не ответил на мой вопрос, но испугал меня тем, что обхватил меня сзади, с силой повернул к себе и попытался поцеловать. Признаться, это не было для меня такой уж неожиданностью. Последовали приглушенные вскрики, толчки, возня на скользком склоне проржавевшей крыши. После одного моего толчка Гэм пошатнулся, его нога попала на мертвую гниющую анемону, выброшенную морем, он потерял равновесие и упал. Его голова ударилась о металлический угол. Моя реакция оказалась недостаточно быстрой, Гэм упал в воду, где течение подхватило его и утащило своими извилистыми путями внутрь корабельного корпуса, причем так противоестественно быстро, словно на него накинули петлю и тянули на аркане. Долго еще фонарь в моих руках метался направо и налево, выхватывая из темноты отдельные фрагменты, но все без толку. Вода кругом вихрилась, то белея пеной, то чернея над особенно глубокими участками, да немного крови было видно там, где краска еще не полностью облупилась и можно было распознать остатки логотипа, известного нам по книгам.

Едва лопасть моего весла коснулась воды, течение сразу потянуло его, едва не вырвав у меня из рук, – нечего было и сомневаться, что так же оно утянуло и Гэма, засосало внутрь этого слова, где он будет теперь гулять по его лестницам и коридорам. Можно было, конечно, попытаться засунуть руку внутрь и пошарить там, но кто знает, какие осколки и острые края могут оказаться под водой.

Гэм так и не появился. Несмотря на мое долгое ожидание. Когда на берегу в здании ратуши погасли огни, пришлось вытолкнуть плот обратно на воду и грести к земле.

Теперь на плоту был лишь один человек с веслом – я. С другой стороны, волны сами стремились отнести меня как раз туда, куда мне было нужно. Думаю, что на весь обратный путь у меня ушло не больше времени и сил, чем когда мы вдвоем плыли к рифу. На берегу я, собравшись с силами, прежде всего разломал плот и побросал в воду обломки, а уж потом, крадучись, пошел домой, где моя мать уже наверняка спала.

Пошли слухи, что Гэм ушел в море, – в сущности, не столь уж и неверные. Некоторые, правда, спорили, что он не доверился воде, но ушел через лес, откуда спустился по отвесным стенам каньона, да и был таков. И это несмотря на то, что всем известна и глубина, и общая непроходимость ущелья, как и то, что этим путем попасть на материк нельзя.

Одного этого хватило бы, чтобы обеспечить Гэму вечную славу-бесславие ренегата, так нет ведь, некоторые стали говорить, что это именно Гэму мы обязаны возвращением кораблей.

К вечеру третьего дня, после того как мы с Гэмом отправились в плавание к предложению, из которого он не вернулся, в бухте раздался гром. Меня не было на берегу в тот миг, мне обо всем рассказывал Тайрусс, который был – стоял и печально глядел в море. Послышалась серия страшных ударов, мощный гул, и вдруг все крупные слова предложения начали угрожающе крениться в разные стороны. Наконец они посыпались в море, круша по пути друг друга. Слова продолжали распадаться уже в воде, которая, по словам Тайрусса, дрожала мелкой дрожью.

Когда подводный переворот кончился, почти все руины оказались ниже уровня волн. Лишь кое-где были еще видны совсем небольшие фрагменты самых крупных руин. Предложение было почти стерто.

Одни люди считали, что это было землетрясение, другие – что к бухте подошла субмарина и торпедировала останки. Точнее, она все время была там. В том-то все и дело. Наблюдала за нами в перископ.

Как бы там ни было, в тот же вечер прибыл новый корабль.

Почти все горожане, и я в том числе, стояли на берегу и смотрели туда, где было предложение. При виде явившегося вдруг ниоткуда огромного, массивного, окованного броней судна, силуэт которого из-за многочисленных палуб, радаров и прочего напоминал зубчатые стены крепости, все так и ахнули, а многие даже закричали и зааплодировали от восторга. Корабль подошел к песчаным отмелям и рифам, прикрывающим подход к нашему побережью, куда ближе, чем мы привыкли. Можно было даже различить кое-какие детали его надстройки. Но людей по-прежнему никто не видел.

Несмотря на неожиданную близость этого нового корабля, ему было присуще качество, которое трудно описать: почему-то он казался слегка размытым, точно изображение с фотоснимка, сделанного не в фокусе, и потому еще больше походил на репродукцию, чем все суда, которые мы видели раньше.

На его борту, занимая значительную часть площади последнего, резко выделялся символ – черно-бело-синий логотип. Это был знак пославшей его компании. Он выглядел так, словно много букв или даже несколько слов, а то и целый алфавит, написали друг на друге.

Люди быстро остыли. Были уже сумерки, и незнакомый силуэт корабля, выделяясь на красном закатном фоне, заставлял нас ежиться. И все же никто не ушел, а многие остались на берегу даже за полночь, разглядывая корабль, и почти все всё время молчали.