— Сожгли? — испугалась Эстибалис. — Нет, об этом нам пока ничего не известно. Правда, у нас нет результатов вскрытия одной из них и мы не получили отчет по второй. А откуда такой вопрос? При чем тут сожжение?

Гектор снова встал. Его беспокойство передалось и мне.

— Потому что в этом случае речь идет о кельтской Тройной Смерти, первоначально именуемой threefold death: утопить жертву, повесить ее и сжечь — иногда порядок варьируется. Прочтите это, — сказал он и протянул нам небольшую книгу в кожаном переплете, настолько захватанном и потертом, что я задал себе вопрос, когда она была издана.

Эстибалис с любопытством приблизилась.

— Это на латыни, Гектор. Не представляю, что там написано.

Я полистал страницы.

— Прошу прощения, совсем вылетело из головы, — поспешно извинился он. — Это «Фарсалия» Лукана, первый век нашей эры. Итак: «Также и те, что привыкли поить человеческой кровью Еза ужасный алтарь, или дикого в злобе Тевтата, иль Тараниса, чей лик не добрей, чем у скифской Дианы». Для жертвоприношений в честь Тевтата человека топили, погрузив его голову в кадку или котел. В честь Еза вешали на дереве. А в честь Тараниса сжигали заживо, заперев в сплетенном из веток футляре. Возможно, вы смотрели «Плетеного человека», «The Wicker Man», фильм с Кристофером Ли — его сняли в семьдесят третьем году, а в две тысячи шестом году вышел ремейк с Николасом Кейджем. В фильме рассказывается о культе, сохранившемся до наших дней: по кельтской традиции, человека приносят в жертву внутри гигантской плетеной куклы.

— Как вы думаете, это может быть связано с неоязычниками или какой-то кельтской сектой? — спросила Эстибалис.

— Ни в коем случае. Действительно, в восемнадцатом веке по всей Европе наблюдалось возрождение кельтского национализма, появились ассоциации и культурные сообщества; однако у меня нет сведений о существовании подобных сект на Пиренейском полуострове в последние годы. Кроме того, для этого не требуется организованная группа — достаточно того, что кому-то пришло в голову кого-то наказать; это может быть любой человек, знакомый с классиками и знающий о Тройной Смерти. Что же касается места… выбор места можно интерпретировать как угодно. Сан-Адриан и Фонтибре имеют очень важное значение для жителей этих мест. Такая популярность всегда атавистична. Тут и обряды, и молитвы, и культы… Это присуще многим культурам и связанным с ними религиям. Не имеет смысла все их перечислять; но некоторые места поклонения, самые популярные, никуда не деваются и по-прежнему притягивают адептов. Тройная Смерть имеет древние корни в индоевропейских мифах, ее происхождение предшествует бронзовому веку. Затем она перешла в фольклорный миф о кельтах на атлантических землях вплоть до Испании, в литературный фольклор, связанный с кельтами, в Галисии, Астурии и Кантабрии… и не только. Тройная Смерть появляется в средневековых повествованиях ирландской кельтской мифологии, упоминается в цикле о короле Артуре и даже «В книге благой любви» протопресвитера из Иты. Иными словами, существовала устная преемственность, которая на протяжении веков обретала письменную форму.

Мы слушали, стараясь не упустить ни единой подробности. Гектор повернулся к нам и добавил:

— Вы слышали о болотных телах — мумиях из торфяников?

— Нет. — Я покачал головой, старательно произнося это слово.

— В эндогамном мирке археологии девятнадцатого века только о них и говорилось. Их поисками занимались лучшие специалисты. Дренировали реки, такие как Темза, а также болота и трясины. Найденные мумии прекрасно сохранились благодаря кислой среде, свойственной торфяникам и болотам наиболее сырых стран Европы — Ирландии, Голландии, Дании, Англии… Вы наверняка слышали о человеке из Толлунда или человеке из Линдоу. Найденные тела были изучены учеными-криминалистами, и вот какой вывод они сделали: и тот и другой — жертвы сложных ритуальных жертвоприношений: тела были сожжены, повешены и погружены в воду. Например, палеопатологическое исследование человека из Линдоу, найденного в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году неподалеку от Манчестера, показало, что он умер вследствие тройного ритуального жертвоприношения в середине первого века нашей эры. Принадлежал к местной элите: на теле сохранились ухоженные ногти и усы, а в желудке были найдены остатки зерновых лепешек и пыльца омелы, священного растения кельтов, согласно свидетельству Плиния.

— А среди этих болотных тел… попадались останки женщин?

— Да, множество. Например, женщина, найденная в тысяча восемьсот тридцать пятом году в Гуннельмосе, недалеко от древней датской средневековой столицы; ее сочли легендарной норвежской королевой Гуннхильд, или Гунхильдой, вдовой короля Эрика Кровавой Секиры, родившегося в девятьсот сорок шестом году. Ее изнасиловали и утопили в болоте по приказу Харальда Синезубого — того самого Харальда Блютуза, чье имя красуется на всех современных гаджетах, потому что датская компания Bluetooth заимствовала его в качестве своего логотипа.

— Ты говорил о наказании, — перебила его Эстибалис, возвращая беседу в интересующее ее русло.

— Да, простите. Тройная Смерть считается искуплением или наказанием за оскорбление божеств. Вы утверждаете, что жертвы были беременны. Возможно, они оскорбили трех Матр, и послание исполнителя однозначно: казненные не заслуживали материнства. Или отцовства, если жертвой был мужчина, ожидающий потомства. Их дети предлагаются Матрам, которые будут заботиться о них лучше, чем собственные родители. Приносящий жертву заботится о нерожденных мальчиках или девочках, спасает их от родителей.

«За что же их наказывали, Гектор? — поспешно набрал я. — В прошлом, когда приносили такие жертвы?»

— За нарушение табу или за особо тяжкие преступления, такие как убийство родственников, по древним ирландским законам считавшиеся самыми страшными.

«Невозможно представить, что в наши дни кто-то стал бы убивать беременных женщин, желая защитить нерожденных детей».

— Цепь насилия восходит к палеолиту, — глядя в окно, произнес Гектор словно заклятие. — Кстати, скоро будет дождь: уже три дня подряд дует абрегу, дождевой ветер. Могу одолжить вам зонтик.

«Что, простите?»

— «Если абрегу задует, жди на третий день дождя», — говорят здесь. Вы, баски, называете его хего хайцея — «южный ветер», или ветер безумцев. Так или иначе, сегодня будет дождь.

«Я не имел в виду ветер, — ответил я. — Вы говорили о цепочке насилия».

— А, это старая теория нашего друга-историка, — пояснил Пауланер. Видимо, инспектор уже слышал ее раньше от Гектора.

— Я говорю с вами как человек, который много лет участвовал в раскопках по всему миру, разбирая человеческие останки, — начал Гектор. — Видите ли, с тех пор, как мы стали современными Homo sapiens, мы то и дело терзали и мучили своих собратьев. Я имею в виду насилие в семье, вражду между кланами, соседними племенами, народами, государствами, королевствами… В доисторические времена не существовало понятия мононуклеарной семьи, однако нетрудно предположить, что патриархи частенько использовали насилие в отношении представителей следующих поколений, если те оказывались слабее или даже не уступали им в силе: родители избивали или мучили детей, пережившие насилие дети тоже рано или поздно становились обидчиками и мучителями. В психологии говорят, что обычно человек не склонен к насилию; мучает, как правило, тот, кто сам подвергался мучениям.