«Я удивлен не меньше тебя. Я ничего не знал о смерти Ребекки, наши ребята никогда это не обсуждали. Но дело в том, что мы долгие годы не упоминали то лето по причинам… — мне потребовалось время, чтобы подобрать и написать слово, — по очевидным причинам. Как я ухитрился про это не знать, Эсти? Не помню, чтобы исчезновение Ребекки Товар обсуждалось в новостях, в «Коррео Виториано» или в «Диарио Алавес».

— Я тоже ничего не слышала, но мне тогда было… десять лет. Ежегодно исчезают четырнадцать тысяч человек, и большинство из них возвращаются домой. Как правило, это подростки, сбегающие от родителей, как собственных, так и приемных. Изредка какое-нибудь исчезновение мелькает в заголовках — как правило, из-за особых обстоятельств, — рассуждала Эсти вслух по пути в Виторию, которая обещала быть такой же промозглой, как и Сантандер. — Руководство кантабрийской газеты вело себя образцово, поддерживая контакт с полицией, но не превращая эти новости в цирк. Милан искала сводки об исчезновении Ребекки Товар в газетном архиве, но нашла лишь беглое упоминание о пропавшей четырнадцатилетней девочке и ее инициалы. В газете не было ни слова о полученных фотографиях. Не было паники, новость не красовалась на первой полосе.

«Кстати, инспектор Гауна, что ты думаешь насчет Милан?» — написал я, когда мы прибыли в город, и искоса посмотрел на Эсти. Наша новая коллега казалась мне любопытным экземпляром.

— Ну, в общении она производит впечатление немного неуклюжей, но в вопросах документов и компьютеров ей нет равных. Все, о чем ни попрошу, находит почти мгновенно. Не очень общительна и не любит болтать. Иногда грубовата, но человек она добрый, это чувствуется. Я очень рада за нашу нынешнюю команду. Пенья шебутной, он немного раздражает Милан тем, что не может спокойно сидеть на собраниях. Но, думаю, они отлично дополняют друг друга. Вне полицейского участка Пенья — прикольный парень. Не ест ничего до семи вечера, то есть весь день. Говорит, что ему так больше нравится. А еще он музыкант — играет на скрипке, участвует в концертах на фольклорных фестивалях. Но на работе преображается, очень вдумчив и последователен, при этом действует со скоростью тысячу оборотов в секунду. Я имею в виду, что мне он не кажется человеком чересчур импульсивным. Это пойдет на пользу команде, когда ты вернешься. В тебе слишком много огня.

— Кто бы говорил, — проворчал я, потрепав ее по рыжей шевелюре.

Прозвучало это как что-то вроде «о э эл», и снова жар прихлынул к моим щекам: мне было стыдно.

— Ты должен ходить к логопеду, Унаи, — сказала Эсти, посерьезнев. — Альба считает это условием для твоего возвращения, и я должна регулярно писать ей отчеты о твоей эволюции. Мы будем стоять за тебя, но и ты не подводи. Это предупреждение. И я говорю серьезно.

«С каких это пор вы с Альбой дружите? Честно говоря, я очень рад», — ответил я, нагло меняя тему.

— С тех пор, как я ежедневно навещала тебя в больнице Сантьяго, где ты лежал в коме. Первые несколько дней Альба тоже там лежала, и я заходила к ней в гости. Мне казалось просто чудовищным, что она потеряла мужа, а тот к тому же оказался убийцей. В Лакуа все стояли на ушах; комиссар Медина не знал, что делать — выгораживать ее или начать внутреннее расследование. Некоторые коллеги относились к ней враждебно, не верили, что она ничего не замечала в поведении мужа, считали ее пассивной соучастницей. А я… Ведь это я прикончила Нанчо. Собственными руками. Убила ее мужа. Я должна была с ней поговорить; она — человек, которым я всегда восхищалась. Нам обязательно нужно было поговорить по душам.

— Это делает тебе честь. И что дальше?

— С тех пор среди недели мы встречаемся в Витории, по выходным — в Лагуардии, у нее дома, а иногда вместе залезаем на какую-нибудь гору. Она очень уравновешенный человек, много размышляет о мире вокруг себя, в отличие от меня. Слушает и не осуждает. Она действует на меня успокоительно.

Я кивнул, на мгновение наши глаза встретились, и мой взгляд не ускользнул от Эсти.

— Ты что, ревнуешь?

«Конечно, ревную, — ответил я. — Хотел бы я, чтобы мы с ней общались так же запросто».

— Во всяком случае, мы никогда не говорили о тебе, — сказала она, словно нуждаясь в разъяснении. — Я имею в виду, о тебе вне работы. Мы говорили о твоем выздоровлении, но только в смысле работы. Когда мы встречаемся, мы не говорим о парнях — только о жизни. Кстати, у нее жутко интересное прошлое. Она тебе все расскажет, если захочет.

Теперь меня и правда глодала зависть. Я почти ничего не знал об Альбе. За исключением того, что хотел быть с ней. Тепло в груди и промежности по-прежнему возникало каждый раз, когда она появлялась в Лакуа. Не исчезли ни химия, ни желание проводить с ней все свое время, спать, есть, все, что угодно — с ней…

— Короче, насчет здоровья: либо ты начинаешь ходить к логопеду на этой неделе, либо вмешаюсь я.

«Я начинаю сегодня же, Эсти, — перебил ее я. — Сейчас, в этой истории с Аной Белен Лианьо и Ребеккой Товар, я первый, кто хочет быть на сто процентов в форме».

Эсти удовлетворенно улыбнулась.

— Это все, что я хотела услышать. Я позвоню тебе. Поцелуй меня, — сказала она, высаживая меня возле дома.

Я звонко чмокнул ее в щеку и отправился обедать в Толоньо, не желая ни готовить, ни оставаться дома наедине со своими раздумьями.

* * *

Во второй половине дня я мысленно подготовил себя к тому, что меня ждет, и, наполовину обнадеженный, наполовину взволнованный, направился в Энсанче, район девятнадцатого века. Офис логопеда находился в конце улицы Сан-Антонио, неподалеку от железнодорожных путей.

Аристократические улицы, выстроенные для высшего класса. В этом районе было много контор и офисов, но кабинет моего логопеда доньи Беатрис Коррес располагался, как мне показалось, в лучшем месте.

Дом Пандо-Аргуэльеса представлял собой нарядный особняк, выходивший на угол Мануэля Ирадье, одной из лучших улиц города. Дед в свое время рассказывал, что во время Гражданской войны его ярко-синий купол с оранжевыми звездами служил укрытием для зенитных пулеметов. После этого он был штаб-квартирой Промышленного профсоюза, колледжем «Ньевес Кано» и еще много чем. Последнее, что было известно, — его купил некий застройщик, намереваясь отгрохать жилье класса люкс; однако по какой-то причине задумка не осуществилась. Видимо, теперь особняк арендовали офисы.

Я с любопытством подошел к подъезду 41. Внушительная дверь, забранная черной решеткой, напомнила перила на берегу в Конча-де-Доности. Я нажал на звонок, и тихий голос попросил меня подняться на второй этаж.

Как только я вошел в подъезд, в ноздри ударил запах краски и свежего ремонта. Видимо, моя логопед стала одним из первых арендаторов, снявших офис в несостоявшейся элитной квартире.

— Итак, ты решился, Унаи, — сказала она в знак приветствия, открывая дверь, и широко улыбнулась.

Я был немного ошарашен ее внешностью. Беатрис Коррес была похожа на диву сороковых годов — идеальный макияж, стрелки на глазах, подведенные чуть ли не до висков, подбородок, увенчанный привлекательной ямочкой. Туфли на шпильках, юбка-«карандаш». Каштановые волосы, уложенные с помощью лака мягкими волнами. Она была чуть полновата, но явно гордилась своей фигурой.