– Я не вижу никаких костей.

– Ты ослеплена своей преступной природой! Гляди!

Он тряхнул папкой:

– Товарищ Крюков Евгений Леонидович! Обвинение в создании антисталинской организации предъявлено 24 числа, во вторник! Я отправил его на расстрел в свой обеденный перерыв! Кости! Товарищ Рогинская Надежда Александровна! Обвинение в укрывательстве от меня беглых преступных кузин! Арестована в четверг, расстреляна в пятницу до обеда. Кости!

Он поднял над головой невероятно толстую папку:

– Деревня Бандура, Украина! Отказ от коллективизации! Им же хуже, в любом случае умерли бы от голода! Кости!

Лысый человек прильнул к столу, лаская бумаги:

– Триста семьдесят шесть отдельных антибольшевистских шпионов обвиняются в убийстве Сергея Мироновича Кирова! Точнее, будут обвинены, как только мы организуем его убийство в Ленинграде! Кости! Кости! Кости!

Горыныч сжимал бумаги в кулаках, будучи явно не в себе:

– Я сплю на матрасе, набитом моими приказами об исполнении приговоров. Для спины полезно.

Марья наблюдала за ним, пронзенная мрачным, холодным ужасом.

– Зачем вы это делаете, товарищ Горыныч? – тихо спросила она.

– Это самая малость из того, что я могу сделать! Здесь, в нижних землях, Партии не так-то легко. Люди так привязаны к своим волам и детям. Но я, я понимаю Восток. Я здесь дольше, чем сама земля! Моя мать была великим драконом! Она жила в озере Байкал, запуская штормы своим храпом, плюясь наводнениями, ныряя на дно озера, чтобы откусывать от досок мира. Мой отец – ты не поверишь, я знаю! – мой отец был Чингисханом, и у него было такое большое сердце, что он единственный среди всех существ на земле и небесах был достаточно силен, чтобы покрыть мою колоссальную мать, посмеиваясь при этом. Мое яйцо возили с Золотой Ордой. Меня высиживали в деревнях, которые они сжигали, среди тел, пронзенных стрелами! Во мне полно восточной крови! Так что я знаю их – от макушки до пят. А они знают меня. Они знают, что, если они пойдут против Партии, они пойдут против товарища Горыныча, а Горыныч всегда был их товарищем, делил с ними ложе, был гостем за их столом, хоронил их.

Он поправил очки и промокнул бровь красным носовым платком:

– Я – проводник. Москва шлет мне мясо и кости, а я шлю обратно ценный мягкий хлопок, жирную мягкую нефть. Дань. Это старая добрая система.

– А что тебе за дело до интересов Партии на Востоке? – спросила Марья, оставаясь спокойной, насколько могла. Ей казалось, что спокойствие бесит его, а беснуясь, зверь теряет осторожность.

– Мне просто любопытно. Помнится, в старые времена Горыныч не работал на Царя.

– Вах! С чего бы мне? Я Хан по рождению! Царям нечего мне предложить. Дилетанты – вся их пестрая шайка. Но сейчас! Партия работает оптом, промышленными количествами! Они, как я, ненасытны. Они скопидомы. Партия выстилает мое ложе роскошными бедрышками, грудинками, ребрышками! Без Партии объяснять им, что это для их собственного блага, – сон потеряешь.

Товарищ Горыныч внезапно хлопнул ладонью по лбу и вытянул к ним шею, как черепаха.

– Как, ты сказала, тебя зовут, преступница? – резко спросил он.

– Марья Моревна. – Дезертирство, подумала она. Это все, что у него может быть на меня. Ну и случайная грубость с друзьями, да и то они сами позволяют.

Горыныч рылся в бумагах, переворачивая папки, время от времени высовывая язык изо рта.

– Что это у нас? – вскричал он торжествующе. – Я знал, знал! Как я мог забыть? Ничего и никогда. Товарищ Марья Моревна! Осуждена за дезертирство в Ленинграде в 1942-м! Кости! Кости! Так что ты тоже мои кости, ты тоже моя дань. Может, я уже расстреляю тебя и покончим с этим? Зачем ждать? Время принадлежит всем, Марья Моревна, оно – самое общее из всех предметов потребления. Принадлежит всем нам в равной мере. Зачем же его копить?

Марья распрямила плечи и положила одну ногу на другую. Она не могла, ни за что не могла показать дракону, пусть даже он в очках, что испугалась его. Если он пугает лошадь, напугает и змею. Хан уважает только силу. Ну и к тому же ей снова хотелось обратно в ее красную теплую комнату, где уже подали ужин.

Она поймала его взгляд:

– Если оно принадлежит всем в равной мере, тогда я заберу его и буду наслаждаться своей долей, благодарю вас.

– Фу, – фыркнул Горыныч, бросая черную папку обратно на стол. Он черкнул в ней пометку. – Тогда ты поедаешь мое время, а высираешь еще больше бумаг. Теперь я должен отметить, что ты была здесь, что ты отклонила расстрел, что ты потратила чашку воздуха и разнесла чайную ложку пыли. От тебя остались чешуйки кожи и три пряди волос взамен. Дел у меня невпроворот.

– Если дашь нам то, за чем мы пришли, мы с радостью уйдем, – просто сказал Землеед.

– И что же это?

– Твое золото, – сказала Марья. – Много мне не надо. Монетку. Одну белую, другую черную.

Товарищ Горыныч откинулся в кресле, закинув огромные мускулистые красные руки за лысую голову.

– Ты – идиотка, мой юный преступный друг.

Землеед снял свою офицерскую фуражку и уложил на крепкую, как корень дуба, руку.

– Горынчик, – ухмыльнулся он. – Скажи «нет». Я бы так хотел услышать «нет».

– Я не говорю «нет». Я не говорю «да». Я говорю, что ты идиот, который думает яйцами, валун ты неповоротливый, а не леший. Я же вижу мох на твоих костях! Кто сможет одурачить Змея Горыныча? Никто и никогда! Что это ты тут делаешь? Мы с тобой, паренек, можем одеваться как мужчины, можем идеально правильно спрягать все глаголы, а они нас все равно не будут любить. Она никогда не захочет запачкать свои титьки твоей грязью, да еще чтобы ты мокрыми листьями на нее кончил. Мой отец был больше похож на нас, чем кто-нибудь из людей после него, и он все делал правильно: хочешь их – возьми их, детей оставь себе и утоли свою жажду мира. Лучшее, что люди могут нам дать, – это оброк. Спроси своего Кощея. Он лучше всех знает. Это у них нет ни души, ни сердца. Кто стелет Змею Горынычу постель? Только не он!

– У меня есть душа, – сказала Марья Моревна, и голова ее переполнилась золотыми ликами Елен. – У меня есть сердце. И я не сплю ни на чьих костях.

Товарищ Горыныч злобно глянул:

– Молодая еще. Дай время.

– Ты достаточно долго обсасывал косточки дочиста еще до того, как Партия начала списывать их для тебя, – отрезала Марья. – Так что не смей проводить черту между чертями и людьми. Ты голоден, мы голодны. В чем разница?

– Разница в том, что целый мир принадлежит вам, но вы продолжаете нас выталкивать из него! Вам мало, что у вас есть города и церкви, – вам еще фермы подавай. Ферм тоже недостаточно – подавай леса. Лесов тоже мало – подавай снег, каждую снежинку, каждый кристаллик! А теперь ты еще пришла требовать мое золото, будто хоть что-то знаешь о драконьем сокровище, что это вообще значит. Так что я тебя уже победил, Марья Моревна. Ты уже мертвая. А я? Змей Горыныч всех переживет. Я могу быть монголом, если надо. Могу быть китайцем, если так принято. И я могу стать хорошим членом Партии даже не вспотев. Приходи, если захочешь посмотреть, чем все это закончится, и увидишь, как Горыныч купается в пепле, загорая на ваших черепах!