В конце лета, после необычной для центра России почти двухмесячной жары установились прохладные пасмурные дни. Посёлок под стать погоде смотрелся серым, хмурым. Его жители вступили в двадцать первый век не зная, что такое горячая вода в кране, тёплый туалет, здесь жили даже в построенных полвека назад сталинских бараках, некое подобие асфальта имелось только на центральной улице, вблизи здания поселковой администрации.

Старик останавливал встречных, о чём-то спрашивал… Видимо, никто не мог ответить на его вопросы, все, к кому он обращался, глядели на него недоумённо, отрицательно качали головами. Наконец, примерно после десятка неудач, он адресовал свой вопрос женщине лет пятидесяти. Та, подумав, куда-то повела его. Они свернула в проулок с разбитой колёсным трактором грунтовкой, и женщина указала на небольшой дом с палисадником, огороженный некогда ажурным, под «волну», а теперь накренившимся забором из высокого штакетника. Дом оказался под стать забору – он осел на один бок, но, тем не менее, смотрелся ещё достаточно крепким.

– Вот, заходите… Хозяина зовут Захар Фёдорович. Он здесь самый старый и всю жизнь на железной дороге проработал, старше его не найдёте, – сказала женщина.

– Спасибо вам… А собаки нет? – боязливо осведомился орденоносец.

– Да что вы… Заходите не бойтесь, – женщина скосила глаза на «колодку» ветерана. Она, по всему, удивлялась, как может человек, удостоенный стольких наград бояться какой-то собаки.

Старик осторожно вошёл. Во дворе чисто, от калитки к дому вела выложенная плитками дорожка. Он долго напрягая слабые глаза искал кнопку звонка на двери, но так и не нашёл. Постучал… потом сильнее. В доме возникло какое-то движение.

– Кто там, – послышался старческий женский голос.

– Эээ… кхе-кхе, – прокашлялся старик. – Извините… Я это… Я бы хотел с Захаром Фёдоровичем поговорить.

Дверь не отворилась, но занавеска на террасе откинулась, и кто-то оттуда на него смотрел. Рассматривание затянулось, и старик почувствовал себя неловко.

– Я его надолго не задержу… мне хотелось бы…

– Он в огороде… на задах, у бани. Дом обойдёте, и прямо по дорожке идите до бани, – послышался голос из-за так и не открывшейся двери.

– Чёрти что, – негромко чертыхнулся старик, и пошёл мимо дома в огород, разделённый на аккуратные грядки с уже начавшей желтеть разнообразной растительностью.

Старика, с рождения городского жителя, огородная флора не занимала. Хозяина он действительно нашёл в дальнем углу огорода у старой, но крепкой, как и дом, баньки. Тот выходил из её распахнутой двери, держа в руках блюдо с древесной золой, сделанное из большой консервной банки. По всему, он чистил печку.

– Здравствуйте! Вы Захар Фёдорович!?

Хозяин приблизительно того же возраста что и гость, но в отличие от городского старика, малоподвижного, чрезмерно располневшего, он был сухой, жилистый, устойчиво стоящий на своих кривоватых ногах без помощи палки.

– Ну, я, – хозяин, отложив своё самодельное блюдо, с критическим прищуром рассматривал гостя, в первую очередь его увесистую «колодку».

– Я пришёл к вам… в общем, я ищу… мне надо поговорить с человеком, который работал на этой железной дороге ещё в войну. Я с Москвы, проехал уже несколько таких вот посёлков, где живут железнодорожники, но нигде не нашёл… – гость сбивался, чего-то явно смущался, почему-то вдруг вспотел, хотя погода стояла довольно прохладная. Он вытащил платок, снял серую кепку и отёр лысину, окаймлённую редкой, совершенно седой порослью. – Вот только здесь… на вас указали.

– Кто указал? – подозрительно спросил хозяин, продолжая мерить глазами гостя.

– Не знаю… – совсем растерялся приезжий. – Женщина какая-то… Говорит, что вы самый старый из бывших железнодорожников, ещё в войну работать начинали…

– Иш ты… сказала. Ноги бы ей… и язык, – зло оскалил свои вставные челюсти местный старик. – Ну, работал, ну и что? Что за нужда-то у тебя?… Ладно, пойдём в беседку… вона, еле стоишь. Лет-то тебе сколь? – хозяин пошёл вперёд, гость следом… в такую же, как и все прочие постройки, словно вросшую в землю этаким боровичком, коренастую беседку.

Здесь, видимо, хозяин отдыхал в жаркую погоду, или тёплыми летними вечерами, на это указывало наличие койки, небольшого самодельного стола, тумбочки и табуретки.

– Садись, – хозяин кивнул на табурет, а сам опустился на скрипнувшую панцирной сеткой кровать. Так с какого года будешь-то?

– С двадцать третьего.

– С двадцать третьегооо! – удивлённо протянул хозяин. – А чего ж в таких годах и шляишси… дома чтоль не сидитси? Ишь с Москвы сюды приволокси… небось, квартера есть, и льгот по ноздри, – хозяин недоброжелательно кивнул на «колодку» гостя. – Я вот с двадцать шестого, а уж который год от дома дальше магазина не хожу… Сливу будешь? Ноне хорошая уродилась, аж ветки гнутся. Сейчас я свою старуху кликну…

– Нет, Захар Фёдорович, спасибо… у меня желудок слабый… Я ведь ненадолго, мне всего лишь узнать надо… если вы конечно в курсе.

– Что узнать-то, если я тебя первый раз вижу, о чём я могу быть в курсе-то? – хозяин, вновь скрипнув кроватными пружинами, подложил себе за спину подушку без наволочки.

– Вы… вы работали именно на этой железной дороге в конце сорок первого года… в ноябре-декабре? – гость смотрел на хозяина настороженно, с какой-то надеждой.

– Ну, допустим… работал. Лет-то уж сколь прошло. Тебе надо-то чего? Ты часом не писатель, может тебе чего надо о героическом труде в тылу во время войны? Так счас это уж не интересно никому, да и не помню я уж. Мне ж тогда всего пятнадцать годов было-то. Не успел в ремеслуху поступить, а мужиков с дороги почти всех мобилизовали, а нас сопляков и на путя, и на сцепку, потом и составы проверять приноровились. А куда деватьси, раз некому. Сутками, напролёт вкалывали. А кто вспомнит, спасибо скажет… а? – хозяин в сердцах махнул рукой. – Ты-то, вона, чай на фронте орденов-то нахватал? А нас тута не награждали, только вот здоровья смолоду не меньше высосали… Потом ещё и попрекали, почему-де не воевал… чуть ли не дезертиром… вроде как за бронь эту спрятался. А то, что на нас пацанов всю мужицкую работу навалили, это уже не в счёт… ещё и на фронт попасть успеть должон был…

Гость терпеливо выслушивал прорвавшуюся застарелую обиду, изредка поглядывая на часы, наконец, он вежливо перебил:

– Извините… я бы хотел успеть на ближайшую обратную электричку… Мне бы узнать… Помните ли вы чего-нибудь об одном эшелоне, который, возможно, прошёл через вашу станцию двадцать восьмого ноября сорок первого года?

– Ты что… ха-ха… думаешь я все поезда, что здесь проходили помню? Ну, ты даёшь… чудак-человек… Знаешь, сколько эшелонов я здесь осмотрел да обстучал?

– Понимаете… это был, по-видимому, не совсем обычный эшелон. Он именовался двадцать восьмой литерный. Может вы что-то о нём… – гость, не спускавший глаз с собеседника осёкся. Ироническая улыбка сползла с худого лица старого железнодорожника, едва он услышал номер.