корицей, а также карлсбадские булочки, миндальные пирожные, шоколадные пончики, «финские палочки» и «мечты».

Покупатели делились на две категории. Представителям первой хотелось, чтобы я разделила их страсть, иначе им было бы стыдно. Они желали, чтобы мы учредили временное общество наслаждения прямо у витрины. Распознать этих покупателей было легко: прижавшись носом к витринному стеклу, они с жаром обсуждали начинку «семлы». Иногда это выливалось в настоящий компаративный анализ, что, конечно, производило на меня впечатление. Я весело вступала в игру. Мы ведь играли в одной команде.

Такова была первая категория. Представители второй категории, напротив, совершенно не хотели, чтобы я разделяла их страсть, ибо это означало бы, что таковая страсть на самом деле существует. И тогда им тоже было бы стыдно. Эти покупатели приобретали булочки с ванильным кремом подчеркнуто равнодушно, словно бы походя – так бывает, когда стоишь в продуктовом магазине и вдруг вспоминаешь, что забыл купить почтовых марок. Я понимала, что с этими лучше воздержаться от веселья. Я научилась делать каменное лицо, как у судьи на линии.

Итак, с одной стороны – счастливые покупатели с горящими глазами и влажными губами. С другой – сдержанные покупатели с потупленными взорами и крепко сжатыми губами.

Как бы то ни было, довольно быстро я поняла: никто не обнажал свою слабость так очевидно, как те, что желали купить пирожное «Наполеон». Сахар соседствует со стыдом. Сахар пробуждает насмешки. Он напоминает о нашей похоти, а значит – о наших телах, о скоротечности жизни, о том, что всех нас ждет один конец. Сахар – маленькая смерть.

Но всё же есть одно отличие. Секс признается жизненной необходимостью. Сахар – нет. Сахар – лишь источник наслаждения. Поэтому ожидается, что мы сможем сказать «нет».

Сахар превращает нас в варваров. Он выставляет нас малыми детьми – или впавшими в детство стариками. Сахар делает нас смешными, уязвимыми, жалкими. Можно совершенно спокойно сидеть в одиночестве за кухонным столом и уплетать антрекот с соусом беарнез. А как насчет торта «Принцесса»? Ну, нет, только не в одиночестве, и не за кухонным столом! Это же совсем иной жанр. Стыд легче перенести, если разделить его с другими. Не говоря уже об удовольствии. В этом случае нужны хотя бы двое. Иначе однажды вечером во вторник «Принцесса» уставится с укоризной на сладкоежку и молвит: «Гляди, ты совсем не умеешь обуздывать свои желания! И к тому же ты один!» А вот антрекот никогда так не поступит.

Валле отлично знал это. Знал это и Оноре де Бальзак – автор «Человеческой комедии». Сахар – штука весьма непростая.

Сахар, как правило, маргинальная деталь в литературе – и неважно, в какой из своих ипостасей: роскошь, как в старые времена, или всем доступный продукт в ХХ веке. Сахару редко уделялось внимание. Однако если уж уделялось – это меняло всё, каким бы мимолетным ни было это упоминание. Эффект распространялся с неумолимостью сибирской язвы. Возьмем, например, следующий эпизод из романа «Утраченные иллюзии» (1837–1843). Бальзак описывает местное общество в провинциальном городе Ангулеме. Ирония очевидна. Вот описание председателя Земледельческого общества, господина де Сенто, по имени Астольф, рослого, дородного и краснощекого, плетущегося за своей женой:

Астольф слыл настоящим ученым. Глупый, как овца, он, тем не менее, написал две статьи в сельскохозяйственный справочник – «Бренди» и «Сахар». Статьи эти состояли из кусочков, надерганных из газетных заметок и чужих трудов, в которых говорилось об этих двух продуктах[52].

Как только Бальзак сравнивает данного героя с овцой, читатель начинает догадываться. Статья о бренди подкрепляет эти догадки. А когда Бальзак упоминает сахар, картина оказывается завершенной. Читатель неизменно задается вопросом – какие ожидания можно связывать с Земледельческим обществом, да и с обществом данного города в целом, если подобная личность слывет здесь настоящим ученым:

Но, хотя он и просиживал всё утро, запершись у себя в кабинете, за двенадцать лет он не написал и двух страниц. Если случалось кому-нибудь зайти к нему в кабинет, его всегда заставали среди вороха бумаг: то он ищет затерявшуюся заметку, то чинит перо; но, сидя в своем кабинете, он попусту растрачивал время: читал неторопливо газету, обрезал пробки перочинным ножом, чертил фантастические рисунки на промокательной бумаге[53].

Вот таким образом Бальзак «расправляется» с провинцией. Метод вполне эффективный. Итак, чем же провинилась провинция? Главная вина ее в том, что она – не Париж. В столице не пишут научных статей о сахаре. В Париже делают карьеру. Возможно, там занимаются журналистикой, пишут критические статьи или стихи. Но только не о сахаре.

Еще более беспощаден Флобер в романе «Госпожа Бовари» (1857). Утро. Эмма Бовари приняла мышьяк и корчится в предсмертных конвульсиях. Лицо ее посинело, по нему градом течет пот, зубы стучат. У постели умирающей беспомощно топчется ее муж Шарль, мягкотелый и бездарный провинциальный лекарь. Рядом с ним – один из самых важных персонажей романа, аптекарь Оме, нагляднее всех остальных героев воплощающий собой нравственную деградацию. Он – олицетворение худших качеств и ценностей буржуазного класса: расчетливости, цинизма, оппортунизма, лицемерия, честолюбия. Именно у него в аптеке Эмма раздобыла мышьяк. В довершение ко всему, он написал труд, посвященный производству сидра. Флобер словно подмигивает Бальзаку. Оба они не знают пощады, когда речь заходит о провинции.

Шарль взывает о помощи. Его жене нужна квалифицированная медицинская помощь. И вот в путь отправляется доктор Ларивьер, талантливый хирург, наводящий трепет на всех вокруг своей фанатичной преданностью делу и своей невероятной проницательностью. Взгляд его подобен скальпелю; он презирает чины и награды, главное в его жизни – наука.

Шарль томится в ожидании. Но вот стук колес и щелканье бича всё ближе, оконные стекла задрожали – доктор прибыл.

А что же Оме? Он затевает завтрак в честь заезжей знаменитости. И для Оме это действительно честь. Поэтому срочно скупаются все лучшие продукты, какие только можно найти в городке. И пока мышьяк пожирает жизнь Эммы, Оме и его гости в свою очередь поглощают яйца, сливки, жареных голубей и котлеты. После трапезы подается кофе, сваренный из зерен, обжаренных самолично господином Оме. Между делом аптекарь решает сообщить гостю некоторые подробности о состоянии здоровья Эммы:

– Сперва появилось ощущение сухости в горле, потом начались нестерпимые боли в надчревной области, рвота, коматозное состояние.

– А как она отравилась?

– Не знаю, доктор. Ума не приложу, где она могла достать мышьяковистой кислоты[54].

А затем Оме продолжает:

– Я, доктор,