– Ерунда…

– Только не говори «старая тряпка», иначе я непременно захочу узнать, где продаются такие тряпки, – сказала Рози, внимательно разглядывая мое платье.

Адам засмеялся и поглядел на меня, когда я уселась за столик рядом с ним. На долю секунды наши взгляды встретились, миг тишины, когда никто из нас ничего не говорит. И следом:

– Ты очень красивая.

Я почувствовала, что краснею, и понадеялась, что это не слишком заметно. У некоторых женщин, когда они краснеют, щеки приобретают красивый гранатовый оттенок. Я же выгляжу так, словно меня искусали пчелы.

– Спасибо, ты тоже.

– В этих тряпках? – и Адам опустил взгляд на свой костюм.

Я налила себе стакан воды с лимонными дольками из кувшина на столе и немного отпила. Адам снял пиджак и повесил его на спинку стула. И теперь сидит в одной рубашке в тонкую полоску и светло-серых брюках. Интересно, носит ли он еще что-нибудь кроме костюмов. Он же не ходит в них по квартире? Лично я не могу себе такого представить. Наверное, дома он ходит в спортивных штанах. Таких просторных, свободно болтающихся на бедрах. И в белой футболке, обтягивающей его широкую загорелую грудь. А еще…

Я оказалась вынуждена сделать еще глоток воды. Кусочек лимона щекочет горло, и я тороплюсь поскорее его проглотить.

– Как… здесь много народу сегодня, – говорю я.

– Ага, прямо яблоку негде упасть, – кивает Рози. – Куда больше, чем обычно. Я хотела заказать столик под открытым небом, но одна из официанток – девчонка из Лидингё, слышала бы ты, как она говорит – сплошные гласные, так вот она сказала, что там уже все занято.

– Ерунда, здесь тоже очень уютно!

– Вот только жарко, как в Африке. Но Пол пообещал открыть окна. И на всякий случай я взяла вот это.

С этими словами Рози достает из сумочки два веера и протягивает один мне.

– Надо же, ты все предусмотрела.

– Я здесь уже не первое лето.

– А почему мне ничего не дали? – пошутил Адам.

– Ты и сам мог о себе позаботиться, а теперь ты можешь воспользоваться своим полицейским жетоном.

Я улыбаюсь ее шутке, раскрываю веер и принимаюсь обмахиваться, чтобы пот с шеи поскорее испарился и больше не тек между грудей, создавая третье по величине озеро в Швеции.

– Ну надо же, какие люди! – раздается позади нас хорошо знакомый голос. Обернувшись, я вижу Пола. На нем опять гавайская рубашка, но на этот раз чуть более приглушенных желтоватых и розовых тонов. Я пытаюсь определить, сколько лет хозяину заведения, но это нелегко. Он кажется человеком без возраста, такие иногда встречаются. Может, ему сорок. Может, шестьдесят. Энергии у него все равно как у семнадцатилетнего подростка.

– Здравствуйте, – вежливо отвечаю я. – Какой у вас замечательный ресторан.

– Да, вон сколько народу пришло сегодня. Но это lovely[21] видеть вас здесь, немного newblood[22]! Этих-то типчиков я уже видел раньше!

И Пол кивает на Рози с Адамом. После чего перегибается через наш столик, его большое тело заставляет меня вжаться в спинку стула, а веер упирается мне в подбородок. Пол отпирает окна маленьким ключиком и распахивает их настежь. Прохладный вечерний воздух с легким налетом сигаретного дыма и летней зелени врывается в помещение и омывает наши разгоряченные лица.

– О, свежий воздух! Наконец-то! – выдыхает Рози.

– Вы уже придумали, что будете заказывать? – интересуется Пол.

– Еще нет, Силла только что пришла. Но немного вина будет в тему, что скажете, молодежь? Или возьмем игристого?

Мы с Адамом согласно киваем.

– Тогда мы закажем «Каву», – решает Рози. – Мне удалось уговорить сына остаться на ужин – следует отпраздновать такое событие. Это все равно что выиграть в лотерею.

Приняв заказ, Пол исчезает на кухне, и вскоре появляется так любящая гласные девушка из Лидингё с ведерком льда и бутылкой вина. Она наполняет наши бокалы, мы чокаемся и с наслаждением отпиваем сухое игристое с ярко выраженными цитрусовыми нотками.

– Боже, до чего вкусное, – восхищаюсь я.

– Погоди, это ты еще не пробовала здешние гамбургеры, – говорит Адам.

Мы листаем меню: почти все названия звучат крайне соблазнительно. Зная, куда иду этим вечером, я съела на обед только бутерброд с яйцом и выпила стакан яблочного сока и теперь рада, что не успела больше ничего в себя запихать. Когда официантка появляется снова, мы заказываем три разных гамбургера, которые договорились разделить поровну, а также салат из авокадо с зернышками граната и кедровыми орешками. Адам делает еще несколько глотков вина и, положив подбородок на костяшки пальцев, устремляет на меня внимательный взгляд.

– Знаешь, Силла… Ты становишься мне все более и более интересна.

– Кто, я?

– Да.

– Уж не знаю, что такого может быть во мне интересного.

– Еще как может! – восклицает Рози. – Хотя я уже почти все рассказала Адаму.

– Где прошло твое детство? – спрашивает Адам.

– В Стокгольме, на Пилгатан, в районе Кунгсхольмен.

– А, так ты, значит, столичная девчонка.

– Точно. Born and raised[23].

– А твои родители, они все еще… вместе?

Я замолкаю и пью вино. Чудно́, почти двадцать лет прошло, а мне до сих пор неловко слышать вопрос про моих родителей. Чаще всего я напрочь забываю о том, что не все росли такими, как я. Забываю, что у большинства есть и мама, и папа. Как это изначально и было задумано природой, Богом или кем там еще.

– Моя мама умерла.

За одну секунду насмешливое выражение на лице Адама сменяется удивлением. И следом легким смущением. Я машу рукой, чтобы пресечь все его дальнейшие попытки наступить мне на больную мозоль.

– Ничего страшного, это было давно, – говорю я.

– Я очень сожалею.

– Спасибо. Но мне было восемь лет. Так давно, как будто в другой жизни.

Рози с удивлением смотрит на меня. Наверное, думает о том, что несмотря на то, что всю последнюю неделю мы почти каждый день проводили вместе, она совершенно ничего обо мне не знает. Она наклоняет голову, и лицо у нее становится опечаленным.

– Но, Силла, как же так… Этого ты не говорила.

– Временами я забываю об этом.

– Бедняжка, росла совсем без матери.

Я начинаю ерзать на стуле. От излишнего внимания к моему застарелому горю мне становится крайне неуютно. Внезапно я чувствую себя совсем маленькой девочкой, хоть и сижу здесь в свежевыглаженном платье и с излишками туши на ресницах.