– Ей поставили Альцгеймер, когда она была еще молодой, совсем молодой. Это было ужасно, но я помню только отдельные фрагменты.

И это правда. Я помню мамины короткие прямые волосы, ее большие губы, когда она улыбалась, как она любила сидеть в своем желтом кресле с высокой спинкой в гостиной и смотреть из окна на нашу улицу, которая вела к Норр Мэларстранд. Как она постоянно листала какой-нибудь пыльный номер «Дамского света», «Амелии» или «Allers». Планировала очередную диету, составляла список покупок или тестировала свои и папины отношения с помощью какого-нибудь нехитрого психологического теста. Что-то из этого я действительно помню, а что-то потом рассказал мне папа.

И наверное, именно поэтому я и стала журналисткой. Словно в тот момент, когда я должна была решить, что стану изучать дальше, моя мама стояла рядом, словно дружественный призрак, и направляла меня.

Я знала, что хочу писать о человеческих взаимоотношениях. Расспрашивать людей. Выяснять факты. Потому что я любопытна. Я хочу понять. Разобраться что к чему. Меньше всего я хочу стать такой, какой стала моя мама в конце своей жизни. Женщиной, не контролирующей свои поступки. Больным человеком, который ничего не помнит и не понимает. Я знаю – такие вещи нельзя проконтролировать, и люди заболевают не потому, что так хотят. И все же мое неуемное любопытство в какой-то мере помогает мне создать иллюзию, что у меня все в порядке с головой.

Мой папа всегда говорил мне, что я чересчур любопытна. Ты прямо как парикмахерша, Силла, – у первого же встреченного тобой человека способна выспросить всю его жизнь! Но для меня это вовсе не критика, а комплимент. Вот только жаль немного, что порой я слишком нерешительна и боюсь узнать, что мне делать с полученной информацией.

Оторвав взгляд от своего бокала, я увидела, что Адам и Рози смотрят на меня. Я поняла, что пора разрядить обстановку.

– Зато мой отец жив!

Возможно, это прозвучало чересчур радостно, ну да ладно.

– Отрадно слышать, – сказал Адам. – И он все так же живет в Стокгольме?

– Ну да, почти. Он и его жена Сусси живут в Эльвшё и радуются жизни. Играют в гольф и пьют вино «Зинфандель» в коробках.

– Звучит чудесно, – одобрила Рози. – Кроме гольфа. Без него я могу обойтись.

– Я тоже, – кивнула я.

– И как твой отец относится к тому, что ты здесь? – полюбопытствовал Адам. – Что у тебя теперь дача?

Я тут же вспомнила папину реакцию, когда сказала ему, где собираюсь провести лето: Одна? Ты будешь жить там СОВСЕМ ОДНА? В лачужке из бумаги? А ВДРУГ ТАМ В ЗЕМЛЕ ЕСТЬ АСБЕСТ?!

– Он переживает. Но он вечно обо всем переживает. Настоящий паникер.

– Вполне логично, – кивнула Рози. – Потеряв однажды любимого человека, будешь следить за тем, чтобы этого не случилось снова.

– Тогда, пожалуй, не стоит ему рассказывать о том, что произошло на острове, – заметил Адам.

– К сожалению, он уже прочел об этом в газетах, – сказала я. – Готова поклясться, что в эту минуту он составляет план действий, как вытащить меня отсюда, да так, чтобы это выглядело как мое решение.

Когда наши бокалы пустеют, Рози достает из ведерка со льдом бутылку и наливает по новой. Мы чокаемся, пьем и болтаем об остальных владельцах садовых участков в дачном поселке. Поскольку до сих пор я общалась только с Рози, то многого не понимаю, но Рози с радостью делится со мной недостающими подробностями. В целом это выглядит следующим образом:

Ингрид-с-морковкой – вдова, ее муж скончался несколько лет назад от инсульта, и еще она самая большая сплетница во всей округе (смешно, а я была убеждена, что кое-кто совсем другой…). Анита и Пелле, которые живут в желтом домике в конце поселка, хвастаются в «Инстаграме» своим счастливым браком, и при этом Пелле в будние вечера кадрит парней в гей-барах в Стокгольме. А возле того голубого домика, что рядом с Розиным – который на самом деле принадлежит Ритве Перссон, но проживает там дочь Ритвы – Элин, – так вот, там часто пахнет травкой. И не свежеподстриженной газонной травой, а самой настоящей марихуаной. Да-да, по словам Рози, все именно так.

Мы с Адамом время от времени обмениваемся взглядами, смеемся над ее сумасшедшими историями, а когда приносят гамбургеры, мы аккуратно делим их острыми ножами на троих и принимаемся за еду. Они и в самом деле сногсшибательны, эти гамбургеры. Первый почти классика – с розовым мясом, жареным луком и майонезом с трюфелями. Второй вегетарианский – с жареными грибами портобелло и козьим сыром, третий же – более экзотический вариант с курицей, авокадо и соусом из плодов манго. Рози заказала бутылку «Примитиво», итальянский аналог «Зинфанделя», и красное вино крайне удачно сочетается с жирной пищей и мягкими ломтями хлеба бриошь. Лично я предпочитаю красное вино не цветущим летом, а в промозглые осенние вечера, но вот сейчас это то, что надо.

За столом царит радостная непринужденная атмосфера, и я чувствую, что могла бы вот так вечно сидеть в этом шумном ресторанчике, жевать гамбургеры, пить вино и болтать с этой совершенно сумасшедшей теткой из Емтланда и ее сыном. Вот интересно, Сабине нравятся гамбургеры? Должно быть, она довольствуется простым листиком салата. С низкокалорийной заправкой из водопроводной воды, молотого перца и кислорода из Гималаев.

Я тут же одергиваю себя. Зачем я снова думаю об этой Сабине? Она же не сделала мне ничего плохого. И все-таки мне трудно перестать думать о ней. О женщине, с которой я даже никогда не встречалась.

Когда Рози отошла в туалет, Пол вернулся к нашему столику.

– Ну как, все нравится?

– Безумно вкусно, – говорю я. – Ням-ням!

Ням-ням? Боже, кажется, я уже слегка захмелела. Краем глаза я замечаю, как Адам тихонько хихикает.

– Рад слышать!

– Вам надо обязательно научить меня готовить такие гамбургеры. Как вам удается делать их такими мягкими и хрустящими одновременно?

– Оливковое масло, – со смехом отвечает Пол. – Весь секрет в оливковом масле.

– Вот оно что!

Пол собирает наши пустые тарелки и, балансируя со стопкой, как цирковой артист, исчезает так же быстро, как и появился.

Я перевожу взгляд на Адама. Он смотрит в окно, на сидящих на террасе людей. Я в задумчивости чешу подбородок. В первый раз за вечер мы оказались с ним одни за столиком, и я чувствую, что уже начинаю нервничать. Черт, я же только что решила покончить с этим. Но вино уже бурлит в моих венах и толкает меня задать следующий вопрос:

– А скажи, Адам, чем ты занимаешься, когда не расследуешь преступления? Рози рассказала, что ты не один живешь.

Наши взгляды пересекаются. Черт.

– Ясно, – откликается Адам. – Значит, мама рассказала тебе о Сабине?

Я киваю.

– Ага. Точнее, просто упомянула о ней.

Сама не знаю, зачем я задала этот вопрос. Может быть, в надежде, что он сейчас скажет: А, нет, мы только что расстались или Уже нет, на прошлой неделе она насмерть разбилась на машине. Но Адам ничего не говорит. Только поджимает губы и кивает.