– Так, ваше благородие, его ж, холеру, в участок надо бы… Бомбиста ентого, – заколебался, вспоминая о должностных инструкциях, подоспевший городовой.

– Я ничего тебе, держиморда, не расскажу! – гордо и непреклонно заявил Яша. Но пока полицейский обдумывал, чем ответить на «держиморду» в присутствии лица благородного, это самое лицо, то есть Вадик, мрачно взглянув на Бельгенского, процедил:

– Расскажешь, милок, поверь… мне – все расскажешь. Видать, ты, гаденыш, даже не представляешь, что может сделать с человеком врач, бывавший на Востоке и хорошо знающий анатомию. И которому очень нужны твои правдивые ответы. И быстро… Это, конечно, меня не красит, но ответы эти твои я так или иначе получу.

– Теперь по поводу участка, – повернулся Вадик к городовому и караульным солдатам. – Сейчас вам дадут каждому по червонцу… И запомните: бомбиста этого разорвало на части его же бомбой. С ротным вашим, с господином Дурново, министром или даже с самим государем я как-нибудь сам все это урегулирую. Но если хоть кто из вас, хоть когда, хоть кому, хоть жене, хоть околоточному или начальнику квартальному скажет, что этот остался после взрыва жив… Тогда придется пропасть еще паре-тройке человек. Включая и жену, и околоточного, и квартального. Поняли? Будете молчать – получите повышение, обещаю. Все ясно? А теперь: волоките эту тварь наверх и там привяжите к стулу. Да покрепче.

Дождавшись утвердительных кивков и оставив городового отбиваться от собирающейся толпы, процессия направилась к лестнице.

– У нас мало времени, а узнать мне у дорогого гостя надо очень много… Адрес ячейки, кто там старший, а главное – от кого поступил заказ убрать именно меня. И откуда пришла информация о том, что я сегодня еду на встречу с банкирами, это минимум… Яша, может, сами расскажете? Вы так и так сегодня умрете, я вам не царский суд и пару трупов ни в чем не повинных людей прощать не собираюсь. Так хоть отойдете без мучений и исповедуетесь мне заодно. На том свете зачтется. Может быть…

– Но… Это же беззаконие! Как вы смеете? Ведь есть же суд присяжных, адвокат, есть же полицейское управление, – оказался совершенно не готов к такому повороту событий Бельгенский. – Я все равно ничего вам не скажу, отпустите меня, я требую немедленно сдать меня в полицию!.. Вы не имеете права!!

– Яшенька, о чем вы говорите? Какие еще права? Какой, к лешему, закон? Те двое, Петр Сергеевич, мой кучер, и Виталий, мой дворецкий… их-то какой суд приговорил? И какой, интересно, адвокат приговорил случайного прохожего к ампутации руки, а десятилетнего пацана – к дырке в легких? Нет уж… Адвокат, присяжные и прочая законная мутота – это для честных уголовников, что грабят, насилуют и убивают, не прикрываясь высокими идеалами. А вам, господам социалистам, взявшимся решать, кому жить, а кому умирать исходя из вашего классового подхода, такая роскошь здесь не доступна. А то знаю я вашего брата: плюнете на портрет царя в зале суда, и дадут вам двенадцать идиотов присяжных за двух покойников лет пять каторги. Просто потому, что и самим плюнуть иногда охота, а смелости не хватает. Ну и модно нынче плеваться куда попало. Из пяти лет вы отсидите в Сибири года три от силы, при хорошем питании и в теплой компании вам подобных «политических».

Кстати… После того как Николай Александрович, с моей подачи, между прочим, объявил полную свободу слова, термин «политический заключенный» потерял всякий смысл. Если кто-то что-то эдакое сказал, только за это его уже не посадят. Ну, а уж если кого ограбил или убил, то тут мотив и вовсе не важен…

Но вас, сударик мой, я уже приговорил. Вопрос только в том, как именно приговор будет приведен в исполнение, сразу – быстро и без мучений – или по-другому, как вы того действительно заслуживаете. Но поверьте, дружочек, перед этим вы мне расскажете все, что мне интересно. А коли решите поупорствовать, отнимая мое время, тогда для начала науке российской послужите – мне как раз надобно пару экспериментов поставить по воздействию новых антибиотиков на человека. Я даже попросил фон Плеве мне пару приговоренных к повешению бандитов передать. А тут бац! Такая удача! Вы и случились, с оказией. Не рисковать же жизнями нормальных людей, правда?

– Анти… био… Так вы тут еще и яды разрабатываете, народ травить? – блеснул знанием основ латыни побледневший Яков и попробовал пробудить сознательность в тащивших его вверх по лестнице братьях по классу – в солдате и матросе: – Товарищи! Не слушайте царского сатрапа, он задумал отравить борца за свободу трудового народа! Не нарушайте законов государства Российского, немедленно сдайте меня в полицию! Не потворствуйте произвол…

Яркая тирада Якова была на полуслове прервана хлестким ударом под дых. Матрос первой статьи Никита Оченьков наотмашь хряснул разговорившемуся агитатору и стал в ответ резать ему свою, народную правду-матку. Он принял за чистую монету слова Вадика о том, что Яшу так и так пристрелят, и теперь не стеснялся в средствах выражения мысли, чем удачно подыграл доктору:

– Какой я тебе товарищ, гнида сисялисская? Ты что, тоже с япошками воевал? Это где же, жуть интересно? Мои товарищи сейчас или на «Варяге» в море ходят, или в окопах сидят в Порт-Артуре, но тя я ни там, ни там не видал, падла… Ты только в прохожих бонбы швырять смел, как я погляжу, вот теперь перед товарищем доктуром и держи ответ. Ты же его подзарвать хотел, не полицию? Вот теперь перед ним и кайся!

– Товарищ Оченьков! Полегче! Сначала он нам должен все рассказать, не прибей его раньше времени, Никита Степаныч, – вмешался Вадик, искоса поглядывая на вконец погрустневшего Яшу, – а насчет «ядов народ травить» вы снова правы с точностью до наоборот. Малая доза нужного яда, данная больному жестоким, но умным доктором, это как раз то, что его обычно спасает. Вот уж только не думал, что мне придется вытравливать заразу во всероссийском масштабе…

Понимаете, Яков, я знаю, чем закончатся ваши социальные эксперименты, если вы преуспеете. Вы вроде в гимназии учились, должны знать историю французской революции? Так вот. Вы, коль преуспеете, прольете в России такие реки крови… В общем, после вас галльская заварушка с гильотинами покажется чем-то вроде пикника на обочине или легкой разминки. Страна-то у нас побольше будет. И пока к власти не придет поколение революционеров-управленцев, а для этого им придется вырезать поколение революционеров-фанатиков, то есть вас, милейший, вся она умоется кровушкой. И не один раз… Господи, как хочется найти менее кровавый способ прийти к тому же результату.

Ладно, это лирика все. Вас, голубчик мой, вижу, уже к стулу примотали… Ну да, вроде надежно. Итак – начнем. Вопросы вы слышали, игла под ноготки вам на спиртовке уже калится, начинайте рассказывать, я вас умоляю…

Вадик выбрал из нескольких разложенных на крышке стерилизатора шприцев наиболее брутально выглядящий и положил его десятисантиметровую иглу острием в пламя спиртовки, на которой медленно дистиллировался раствор красителя. Затем он накинул черный кожаный фартук, хранившийся в лаборатории для работы с кипящими растворами, и повернулся к побледневшим от его зловещих приготовлений Оченькову и солдату.