я не страдал от отсутствия или недостатка еды. Мистер Райвас сказал мне как-то, что нельзя думать о двух вещах одновременно, вот я и перечисляю известные мне приветствия на разных языках.

Salve, bonjour, hola, buongiorno.

Но, вопреки воле, мои мысли возвращаются к еде. Пятизвездочные рестораны, экзотические блюда, которые я ел в других странах, паршивая столовка в школе. Представляю, что мои друзья собрались за нашим освещенным солнцем столом, но эта сцена быстро начинает казаться мне печальной. Бриа плачет и клянется никогда больше ни в кого не влюбляться, а Люк говорит, что других друзей у него не будет.

Я, недовольный собой, прогоняю эти мысли. Так ведут себя на похоронах, а я пока что жив. Думаю теперь вот о чем. Вместо того чтобы горевать, они составляют план по моему спасению. И они уже даже не в школе – они ищут меня. Да и вообще, занятий в школе нет. Их отменили, и они не возобновятся, пока меня не найдут.

Калеб возвращается с другой миской. По комнате разносится дразнящий аромат, я не могу не вдыхать его, и все клетки моего тела жаждут еды. Они чувствуют, что в ней есть протеин, углеводы, минералы.

Он подносит полную ложку к моему лицу, и та часть меня, которой правят инстинкты, открывает рот. Но я справляюсь с ними и продолжаю смотреть перед собой.

– Ну давай же, – умоляет он и на этот раз кажется не на шутку обеспокоенным. – А не то заболеешь. – Я молчу, он берет меня за подбородок, и я позволяю ему повернуть мою голову, но взгляд при этом не фокусирую. – Я могу заставить тебя поесть.

На несколько секунд я забываю о покорном лице, но потом снова невидяще смотрю в никуда.

Он оставляет в покое мой подбородок и начинает вышагивать по комнате. Минуты через две ставит миску на тумбочку.

– Я оставлю это здесь.

Продолжаю притворяться статуей, он разочарованно хмыкает и быстро выходит из комнаты, хлопая дверью.

Поворачиваюсь к миске.

Так хочется проглотить хотя бы кусочек, но что-то подсказывает мне, что если я сделаю это, то он все поймет, и потому я снова таращусь на стену.

– Я принес тебе кое-что… – Я ожидаю, что это опять еда, но Калеб держит под мышкой лампу с синим абажуром. – Как тебе? – спрашивает он, включая ее.

Я не отвечаю. И на этот раз не намеренно. Просто я устал.

Он издает рычащий звук, походя отчасти на пикап и отчасти на гризли, но я почти не замечаю этого. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я ел в последний раз, но я голоднее, чем когда-либо в жизни.

Он садится в кресло и берет в ладонь мой подбородок. На этот раз я смотрю на него.

– Калеб… – Голос у меня хриплый. – Я поем, о’кей?

Его мощные плечи расслабляются, он, что совершенно ясно, чувствует облегчение.

– Я поем, если ты позволишь мне позвонить маме.

В глазах Калеба вспыхивает разочарование, он вскакивает, его лицо морщится и пульсирует, словно под кожу заползло что-то живое. У меня мелькает слабая, как во сне, мысль: «Именно так должны вести себя похитители».

Он тычет мне в лицо трясущимся пальцем:

– Эта женщина не мать тебе.

Это так неожиданно, что я начинаю заикаться:

– Ч-что?

Калеб мечется по комнате, останавливается, снова мечется и наконец садится на краешек кресла и прожигает меня бешеным взглядом.

– Мне нужно, чтобы ты выслушал меня, – вправду выслушал. Ты в состоянии это сделать?

Я киваю, в животе у меня появляется противное ощущение слабости.

– Те люди, которых ты считаешь родителями… они чужие тебе.

Продолжаю смотреть на него, ожидая кульминационного момента.

– Ты не их сын. А мой.

Девятнадцать

Голод способен сотворить с человеком странные вещи. Мой мозг не в силах четко работать. Работает он слишком медленно, словно мысли завязли в жидкой смоле и мне приходится как-то высвобождать их. Я пытаюсь понять Калеба и придумать, что ему ответить, но ничего умного в голову не приходит. Он, похоже, принимает мое молчание за хороший знак, и его глаза загораются еще ярче.

– Подожди здесь! – велит он мне, будто у меня есть выбор.

Он вылетает из комнаты, а затем возвращается с какими-то картонными коробками. И бросает их на пол рядом с кроватью.

– Ты только посмотри на все это! – Он поднимает одну коробку и переворачивает ее.

– Это твое. – Книжки в мягких обложках. Трансформеры. Игрушечный космический корабль. – И посмотри на это! – Он переворачивает другую коробку, и из нее мне на колени сыпятся дождем сотни фотографий.

На меня глядит маленький мальчик со светлыми волосами и зелеными глазами, похожими на мои.

Противное чувство в животе становится сильнее.

– Калеб…

– Знаю, ты не можешь сразу все вспомнить. Я не хочу торопить тебя и все портить, но ты не ешь, и у меня нет другого выхода.

Он берет несколько фотографий и сует одну из них мне в лицо – угрюмый дошкольного возраста ребенок с почти белыми волосами и пухлыми щеками. Берет другую фотографию – тот же мальчик, только на год старше, на нем синяя бейсболка, он улыбается достаточно широко, и видно, что у него нет одного зуба. Еще фотография – группа детей в футбольной форме. Калеб показывает на светловолосого мальчика в первом ряду, а затем кладет несколько снимков на кровать с требовательным:

– Смотри.

Перебираю море фотографий и выуживаю одну. Тот же самый светловолосый, зеленоглазый мальчишка стоит на берегу озера в толстой темно-красной жилетке. Переворачиваю фотографию и читаю надпись в верхнем левом углу: «Дэниэл – 8 лет».

– Это ты, Дэниэл. Все это ты.

Снимок выскальзывает у меня из пальцев.

О боже, все гораздо хуже, чем я думал.

Двадцать

– Калеб… – осторожно говорю я. – Ты ошибаешься. Я не знаю тебя.

– Знаешь. – Голос его звучит умоляюще. Я не отвечаю, и он бросается к полкам. – Здесь твои любимые. – Он сваливает трансформеры, солдатиков и синюю утку на кровать.

– Это не мое.

Он с болезненным стоном прячет лицо в ладонях.

– Что они с тобой сделали?

Я, сконфуженный, наблюдаю за ним. Он действительно верит тому, что говорит, или просто хочет внести сумятицу в мою голову? Смотрю на полку, на сову с огромными глазами-камерами. Интересно, что эту игрушку он мне не принес.

Калеб трет скулу.

– Пойду подогрею еду.

– Я не буду есть.

– Но ты же сказал, что поешь!

– Я сказал, что поем, если ты разрешишь позвонить маме.

– Ты