– Черт побери, Дэниэл. – Он достает из кармана ключи и начинает снимать кандалы. Это непросто, потому что мои ноги опухли и кандалы туго обхватывают их. И Калеб снова ругается. – Будем надеяться, что ты ничего себе не сломал.

Мое сердце екает от этой мысли. Нет, я не мог ничего сломать. С переломом я не сумел бы прибрать в комнате. Но потом вспоминаю, как один мальчик из школы играл последние двадцать минут матча со сломанным бедром. В его крови было столько адреналина, что он не заметил, как повредил ногу.

Калеб выходит из комнаты, оставив мои ноги свободными, а дверь широко открытой. Совершенно ясно, что я не смогу убежать. Минутой позже он возвращается с пакетиками льда и пытается пристроить их к моим ногам.

Я, морщась, отталкиваю его руки.

– Слишком холодно.

– Вот что получается, когда ты глупо себя ведешь. Сиди спокойно. – Он снова прижимает лед к моим ногам. – Видишь, к чему это привело, а?

Кусаю губы и сжимаю пальцы в кулаки.

– Ни к чему хорошему, – отвечает он на свой собственный вопрос.

Двадцать три

В комнате нет окон, а значит, и света, а в отсутствие света я не могу следить за временем.

Понятия не имею, как долго я пробыл в этой комнате. Калеб не велел мне вставать, пока у меня болят ноги, и я то и дело задаюсь вопросом: «А что, если я все-таки сломал их?»

Но это не так – я знаю, что это не так.

О’кей, может быть, сломана всего пара пальцев.

И, может, какая-нибудь кость стопы, но не главная, я знаю это.

Пальцы руки продолжают машинально искать телефон. Я просто хочу узнать время, погоду, что угодно. Мозг тухнет от безделья и жаждет хоть какой активности, но у меня в распоряжении имеются только эта кровать и эта комната. И Калеб.

Он относит меня в туалет на руках, и мне кажется, я в жизни не забуду чувства, когда кто-то несет тебя пописать.

Мне противно, что он трогает меня. Противно, что приходится мириться с этим, что я кладу руку ему на плечо, словно обнимаю.

Он всегда опускает меня на пол, как только мы оказываемся у двери в туалет, чтобы предоставить небольшое личное пространство, а я никак не могу избежать тех мучительных моментов, когда мне приходится переносить вес тела на одну ногу, чтобы спустить джинсы, прежде чем сесть.

Ненавижу писать сидя. Ненавижу пользоваться туалетом, когда он стоит по другую сторону двери и ждет, что я закончу свои дела, и тогда он отнесет меня обратно в кровать.

Но мне приходится терпеть все это, и когда я залезаю под одеяло, то получаю обезболивающее, и мне остается только сидеть.

Не думаю, что Калеб хочет, чтобы я чувствовал себя настолько несчастным. Когда он уходит, то дает мне одну из игрушек Дэниэла. Я рассматриваю ее, но роняю на кровать, когда Калеб возвращается, словно мне стыдно быть застигнутым за детской игрой. Стыд изобразить нетрудно.

Когда я понял, что это фигурки персонажей «Звездных войн», то издал истерический смешок и подумал, что Калеб похитил не того светловолосого и зеленоглазого подростка, который был ему нужен.

Гадаю, а как справлялся бы с подобной ситуацией Люк, окажись он на моем месте. Его бросают в дрожь даже глядящие на него старушки с катарактами и пялящиеся младенцы, а это просто убило бы его.

Иногда вместо игрушки Калеб дает мне почитать какую-нибудь книжку. Из тех, что понравились бы десятилетнему мальчику. Здесь есть книги о детях-супергероях и целые серии книг о животных. Из них я узнал про броненосцев – у них имеется костный панцирь, как у динозавров. А летучие мыши охотятся в темноте с помощью эхолокации.

На каждой книге на обратной стороне обложки невероятно аккуратным для ребенка почерком написано ДЭНИЭЛ ЕМОРИ. Иногда я могу даже рассмотреть под этим именем бледную карандашную линию, словно для того, чтобы его подпись оказалась идеально ровной, он пользовался линейкой.

В перерывах между едой, чтением и «игрой» в игрушки я рассматриваю фотографии Дэниэла, которые показывает мне Калеб. «Здесь ты в первый раз идешь в третий класс. Ты помнишь этого мальчика? Он переехал сюда из Вайоминга. Помнишь, как ты помогал ему завести друзей?»

Показывает он и фото спортивных команд, в которых играл Дэниэл: баскетбольная команда, футбольная, малая лига. «Помнишь, как ты забил три гола? Ты был лучшим игроком в команде».

Если верить Калебу, Дэниэл был умным, вежливым и способным ко всему на свете мальчиком.

Слушая эти истории, я все время киваю, словно впитываю в себя каждое слово, но при этом мысленно кричу: «Почему ты не можешь оставить меня в покое?»

Я продолжаю думать о том, как бы переубедить его, но не хочу форсировать события, боюсь выдать себя, боюсь, что Калеб поймает меня на лжи. И Потому заставляю себя ждать.

Терпение, терпение… оно станет одной из моих добродетелей.

Двадцать четыре

Мои ноги лежат на подушке. Правая лодыжка выглядит теперь куда лучше, и Калеб снова надел на нее кандалы. Верх левой ступни из малинового стал черным и синим, а потом отвратительного зеленого оттенка, но если я переношу на нее вес тела, она по-прежнему адски болит. Калеб берет с одной из полок какую-то фигурку и кладет на кровать. Пока он роется в коробке с фотографиями, я внимательнее приглядываюсь к игрушке. Краска у нее на лице стерлась, но это определенно Чубакка. Дэниэл, должно быть, постоянно играл с ней.

– Это мой любимец, – рискую сказать я, и у Калеба не то чтобы загораются глаза, его реакция гораздо незаметнее, но я почти уверен, что угадал.

Калеб показывает мне фотографию – на ней мальчик у озера, – и я готовлюсь выслушать еще одну историю из жизни Преподобного Дэниэла, но он спрашивает меня:

– Что ты помнишь?

– Что я помню? – повторяю я, пойманный врасплох.

– Попытайся, сын. Попытайся вспомнить.

– Ну… думаю, мы часто ездили туда.

Лицо Калеба мрачнеет – неверно.

– А может, снимок сделан, когда мы приехали туда в первый раз.

Его плечи и глаза слегка расслабляются – верно.

– И… – Думай, Сайе. Что там написано на обратной стороне фотографии? – Мне было восемь лет.

Глаза Калеба в ошеломлении расширяются.

– И?

Изучаю фотографию, которая у него в руке. Дэниэл в толстом темно-красном жилете.

– Плавать было холодно, и… – На месте Дэниэла я бы приставал к маме до тех пор, пока она